Наталья Громова - Потусторонний друг. История любви Льва Шестова и Варвары Малахиевой-Мирович в письмах и документах

Но это она квалифицировала, как временное, случайное, накипь, и театр оставался для нее храмом до последних предсмертных лет, когда такой храм дала ей религия, в частности Алексеевское братство, куда она вошла ревностным членом.

В те годы, когда Надежда Сергеевна начала переходить к режиссерской работе, чтобы, по ее выражению, “не есть даром хлеб” (ролей все не было и не было), она задумала грандиозное предприятие – поставить мистерию.

“Позор, – говорила она, – несмываемый позор, что мы ставим Ярцева, Чирикова. – Разве это нужно? Нужна мистерия”.

Я как раз в это время читала Шюре “Святилище востока”, где он пытается довольно риторически без достаточных поэтических данных набросать драматический эскиз Элевзинской мистерии.

Я перевела Надежде Сергеевне эту пьеску, и она загорелась мечтой поставить ее. Действующие лица там, не более не менее, как Зевс, Дионис, Плутон, Персефона, Деметра, Геката; из смертных – Эвмалькиды – элевзинский царский род.

Целый ряд вечеров провели мы в разработке этих ролей и плана постановки. Решено было привлечь в качестве актерского материала мой “Кружок Радости” – это были собиравшиеся вокруг меня девочки от 15–20 лет. Они писали рефераты на тему “Радости” (вернее – смысла) жизни. Надежда Сергеевна очень этим кружком интересовалась, подробно расспрашивала о каждом собрании и не на шутку стала строить проект – кто из них будет Деметра, кто Дионис, кто Триптолем, кто царевны Родона, Калирис, Эвмокла.

“Богов, мистов, – говорила она, – могут играть только чистые существа. К элевзинским мистериям мисты готовились 10 лет. Актриса, которая сплетничает, интригует, флиртует, топит другую актрису, не может играть Деметру. И потом ваши девочки будут заинтересованы пафосом пьесы, религиозной стороной, правдой, – а актрисам же до нее будет дело только постольку, поскольку это выигрышная или не выигрышная роль”.

Позже этот план театра мистерии “из чистых существ” у нее опять возродился, когда она узнала о Дункановской школе, где девочки воспитывались вдали от мещанских влияний быта в горах, среди прекрасной природы, в постоянном творчестве, в постоянном притоке впечатлений от всех родов искусства.

Конечно, и этот план погиб неосуществленным. Театр, не давая ролей, тем не менее пожирал все силы, все время. И сил к тому же становилось все меньше. Туберкулез энергично работал в переутомленном и сжигаемом вечной артистической неутоленностью организме.

Недаром Надежда Сергеевна часто любила повторять про актеров: “Мы – гладиаторы. Мы – morituri , а публика – Цезарь”. И юмористически прибавляла: “Только, все-таки, не следовало бы такому цезарю пятки лизать. Как не поймут этого Владимир Иванович и Константин Сергеевич! Ничего, ничего в угоду публике нельзя делать, потому что она – хам. Прислушайся к ней – придется оперетки ставить, «Птички певчие» играть”.

Увы! Она оказалась пророком. После ее ухода из жизни, заиграли “Периколу” и “Лисистрату”.

Как хотелось Надежде Сергеевне принять хоть самое скромное участие в Шекспировском репертуаре! Шекспира она религиозно почитала, как великую книгу о страстях и Роке. Поставили “Гамлета”. И Королеву, которую, конечно, могла бы сыграть Надежда Сергеевна, играла та же Ольга Леонардовна.

И опять были слезы. И потом резиньякция. Религиозное смирение.

“Так суждено”, “Так, значит, надо”, – все чаще стала повторять Надежда Сергеевна последние годы.

Пришла болезнь – долгая, с перерывом обманчивого здоровья. Надежда Сергеевна умирала два раза. Первый раз ее спас Доктор Добров, второй – профессор Поляков. Целый месяц она жила на камфаре и с кислородной подушкой у постели, и мы с минуту на минуту ждали конца, так как надежды на выздоровление от галопирующей бугорчатки врач нам почти не давал.

Второй раз Надежда Сергеевна заболела в 20 году в условиях голодного времени, и болезнь победила. Победила только тело ее. Душа в обоих приступах болезни росла и крепла. Копила терпение, сосредоточенность духа, высшую мудрость. Те мысли, те движения духа, которые, главным образом, запечатлелись во время ее болезни в моей памяти, я занесу на эти листки без всякой планомерной обработки, в том порядке, в каком они пройдут перед моим взором души моей сами.

Глубокой ночью Надежда Сергеевна металась в жару. Я сидела поодаль. Ей трудно было видеть и человеческие лица. Вдруг она позвала меня нежным уменьшительным именем и протянула руку. Глаза ее были полны смертельной тоски.

– На Monte Pincio сейчас ветер морской, – сказала она, с трудом переводя дыхание.

– Хотите я принесу подушку с кислородом?

Об этом надо было говорить осторожно, она ненавидела подушку.

– Нет, нет, – сказала она, – только не… подушку…

– Хотите Пушкинского “Пророка”?

(Одно из ее любимых стихотворений.) Не знаю, как мне пришло в голову это юродивое предложение, но она встрепенулась.

– Да, да, именно это…

Я начала: “Духовной жаждою томим…”.

После каждого куплета она говорила:

– Как хорошо.

Когда я кончила, она сказала:

– Вот и легче дышать.

– …Театр-схима, – сказала она. И повторила это не однажды. В сущности, актеру даже странно иметь семью. Для семьи все равно будут оставаться какие-нибудь оглодки. Все дары душевные пойдут в театр. Несчастная любовь – другое дело. Она тоже обслуживает театр.

Перед портретом Кузмина:

– Я люблю людей с таким полуразложившимся лицом. Это про них сказано: о пшеничном зерне – “не оживет, аще не умрет”. Гораздо безнадежнее середина, благополучие, теплопрохладность. О, как я ненавижу их!

Однажды Надежда Сергеевна призвала всех моих девочек из “Кружка Радости” и начала раздавать им гравюры и фотографии, какими в изобилии были украшены ее комнаты.

“Изжито уже все это до конца. И хочется пустых стен”. В то же время к вещам у нее было интимное отношение. Она умела их, особенно вещи сувенирного характера, беречь, очень радовалась подаркам, имеющим художественную ценность, за границей накупила много художественных репродукций и всегда порицала мое небрежное отношение к вещам. А время от времени завидовала:

– Как это Вы можете без вещей жить? Я не могу. А, верно, хорошо быть странником. Но я не странник. Я – гриб. Я врастаю в почву. Мне трудно менять квартиру, город. Даже на время трудно. Я вам завидую, что вам так легко менять дома, города, расставаться с людьми.

– …Каждая встреча человека с человеком, – сказала в каком-то разговоре Надежда Сергеевна, – таинство. Когда одна душа открывает врата и говорит другой: “войди” – это мистерия. Конечно, когда приглашают войти дальше передней или салона.