Билл Клинтон - Моя жизнь

Утром восьмого дня переговоров я одновременно испытывал и тревогу, и надежду. Тревожился я потому, что должен был отправиться на саммит «Большой восьмерки», проводившийся на Окинаве, где по ряду причин требовалось мое присутствие, а надежда появилась потому, что Барак наконец проявил свойственные ему смелость и умение правильно выбирать время. Отложив на день свой отъезд на Окинаву, я встретился с Арафатом и сказал ему, что он может рассчитывать на 91 процент территории Западного берега и, по крайней мере, символическую компенсацию за счет территорий рядом с Газой и Западным берегом; на возможность сделать своей столицей Восточный Иерусалим; суверенитет над мусульманскими и христианскими кварталами Старого города и районами, прилегающими к Восточному Иерусалиму; право осуществлять планировку и зонирование в других районах восточной части города и наблюдать за соблюдением там законов, а также на опеку, но не суверенитет над Храмовой горой, которую арабы называли Харам-аль-Шариф. Арафат не соглашался и упирался из-за того, что не получал суверенитет над всем Восточным Иерусалимом, включая Храмовую гору. Он отклонил предложение. Я попросил его все же подумать над ним. Пока Арафат артачился, а Барак возмущался, я позвонил лидерам арабских государств и попросил их о поддержке. Многие из них колебались, так как боялись помешать Арафату.

На девятый день я снова попытался убедить Арафата, но он опять ответил отказом. Израиль пошел гораздо дальше, чем он, а Арафат даже не хотел принять его предложения как основу для будущих переговоров. Я снова позвонил нескольким лидерам арабских стран и попросил их о помощи. Король Абдулла и президент Туниса Бен Али сделали попытку уговорить Арафата, но сказали мне, что он боится идти на уступки. Складывалось впечатление, что переговоры зашли в тупик, причем в очень неприятной ситуации. Однако обе стороны хотели заключить соглашение, поэтому я попросил их остаться и продолжить работу во время моей поездки на Окинаву. Члены делегаций согласились, хотя после моего отъезда палестинцы все еще отказывались вести переговоры на основе предложенных мною идей, утверждая, что они их уже отвергли. Потом заартачились израильтяне, что отчасти было моей виной. Очевидно, я недостаточно четко объяснил Арафату, на каких условиях переговоры могли продолжаться.

Я оставил Мадлен и всю нашу команду в очень трудной ситуации. Она пригласила Арафата на свою ферму, а вместе с Бараком посетила поле знаменитого сражения при Геттисберге во время Гражданской войны Севера и Юга. Это немного подняло настроение обоих лидеров, но дело не сдвинулось с мертвой точки. Шломо Бен-Ами и Амнон Шахак, в прошлом генерал, провели конструктивные переговоры с Мохаммедом Даланом и Мохаммедом Рашидом. Из членов своих делегаций эти четверо были наиболее склонны идти на компромисс, но даже если они могли договориться между собой, это не значило, что им удастся убедить своих лидеров.

Я вернулся на тринадцатый день переговоров, и мы снова работали допоздна, в основном над проблемами безопасности. На четырнадцатый день мы тоже разошлись только после трех часов ночи, когда оказалось, что реального контроля над Храмовой горой и всем Восточным Иерусалимом Арафату было недостаточно без слова «суверенитет». Делая последнюю уступку, я предложил ему попытаться уговорить Барака на полный суверенитет для палестинцев над пригородами Восточного Иерусалима, ограниченный суверенитет над его внутренними районами и «опеку» над Харамом. Арафат опять ответил «нет». Это было досадно и очень грустно. Между палестинцами и израильтянами существовало мало реальных разногласий по поводу Иерусалима; основной вопрос заключался в том, кто будет официально обладать суверенитетом.

В своем заявлении для прессы я сделал вывод, что в данный момент стороны не могут прийти к соглашению из-за исторических, религиозных, политических и эмоциональных аспектов конфликта. Для того чтобы у Барака по возвращении домой было какое-то оправдание и чтобы объяснить, что именно произошло на переговорах, я заявил: Арафат ясно продемонстрировал свой выбор мирного пути разрешения разногласий, а Барак показал «особое мужество, видение и понимание исторической важности момента».

Я сказал, что обе делегации продемонстрировали подлинное взаимное уважение и понимание, уникальные для тех восьми лет, в течение которых я занимался миротворчеством по всему миру, и впервые открыто обсуждали наиболее сложные проблемы. Теперь мы лучше понимаем позиции и ограничения обеих сторон, и я все еще верю, что у нас есть шанс заключить соглашение до конца года.

Арафат хотел продолжать переговоры и не раз признавал, что вряд ли в будущем у него появится шанс работать с израильским правительством и американской делегацией, которые бы так стремились к миру. Было трудно понять, почему он так мало преуспел на этих переговорах. Возможно, его делегация так и не смогла сделать трудный выбор; вероятно, они хотели провести еще один раунд переговоров, чтобы выяснить, нельзя ли вынудить Израиль пойти на дополнительные уступки, и только потом ударить по рукам. Вне зависимости от причины их несговорчивости, они поставили Барака в очень трудную политическую ситуацию. Но Барак не зря был солдатом, получившим больше всего наград в истории Израиля. Несмотря на всю свою резкость и упрямство, он пошел на большой риск, чтобы обеспечить для своей страны более безопасное будущее. В своем заявлении для прессы я уверил народ Израиля в том, что Барак не сделал ничего, что могло бы повредить безопасности его государства, и израильтяне должны гордиться своим лидером.

Арафат славился тем, что любил ждать до самого последнего момента, прежде чем принять решение, или, как мы говорили, «пока не пробьет без пяти минут полночь». Мне оставалось быть президентом всего шесть месяцев, и я надеялся, что Арафат внимательно следит за временем.

Пока шли переговоры в Кэмп-Дэвиде, произошло несколько позитивных событий. Шарлин Баршефски заключила масштабное торговое соглашение с Вьетнамом, а Палата представителей приняла поправку, предложенную моей давней сторонницей Максин Уотерс, на основе которой мы получили возможность выплатить нашу долю в соответствии с программой прощения долгов развивающимся странам в новом тысячелетии. К тому времени эта идея приобрела массу сторонников, лидером которых был Боно, уже ставший заметной фигурой в политической жизни Вашингтона. Боно оказался первоклассным политиком, в чем ему отчасти помог элемент неожиданности. Ларри Саммерс, который знал все об экономике, но почти ничего о поп-культуре, однажды пришел в Овальный кабинет и сказал, что недавно побывал на митинге по поводу прощения долгов и познакомился с «одним парнем, которого зовут Боно, фамилии его не знаю, только имя, он одет в джинсы и футболку и носит большие темные очки. Боно хотел побеседовать со мной по поводу прощения долгов, а он знает, о чем говорит».