Билл Клинтон - Моя жизнь

Тем не менее именно кошмары 1968 года сформировали ту арену, на которой пришлось сражаться мне и всем остальным прогрессивным политикам. Кто знает, останься Мартин Лютер Кинг-младший и Роберт Кеннеди в живых, возможно, все было бы по-другому. Воспользуйся тогда Хамфри информацией о вмешательстве Никсона в парижские мирные переговоры, все, может быть, обернулось бы иначе. А может, и нет. Как бы то ни было, те из нас, кто верил в победу добра над злом в 1960-х, по-прежнему продолжают борьбу, вдохновляемые образами героев и мечтами нашей юности.

Первое утро нового 1969 года началось для меня на радостной ноте. Фрэнка Хоулта вновь выбрали в Верховный суд штата, всего через два года после его поражения на губернаторских выборах. Я отправился в Литл-Рок на церемонию принесения присяги. Фрэнк, конечно, настаивал на том, чтобы мы в новогодний праздник не тратили время на этот скромный ритуал, однако более полусотни его преданных сторонников все же собрались на церемонии. Этому событию в моем дневнике посвящена такая запись: «Я сказал ему, что, хоть его победа и была очевидной, моя поддержка не будет лишней!» По иронии судьбы, Хоулт, став «новым» судьей, попал в старую компанию судьи Джима Джонсона.

Второго января я вместе с Джо Ньюманом отправился в Хоуп, родной город моей матери, чтобы объявить жившим там родственникам о ее свадьбе с Джеффом, намеченной на следующий день. Возвратившись домой, мы сняли с почтового ящика табличку с надписью «Роджер Клинтон». Со свойственной ему иронией Джо заметил: «Жаль, что она снялась так легко». Несмотря на мрачные прогнозы, мне казалось, что брак моей матери будет удачным. В своем дневнике я написал по этому поводу следующее: «Если Джефф действительно всего лишь мошенник, как продолжают считать некоторые, значит, мне нравятся мошенники».

Церемония, состоявшаяся на следующий вечер, была простой и заняла не много времени. Брачный обряд совершил наш друг преподобный Джон Майлс. Роджер зажег свечи. Я выполнял роль шафера. На праздничном ужине, состоявшемся после бракосочетания, мы с Кэролайн Йелделл играли и пели для гостей. Другой священник вполне мог отказать новобрачным в благословении из-за того, что Джефф развелся с бывшей женой, к тому же совсем недавно. Но только не Джон Майлс. Он был резким, лишенным сентиментальности либеральным методистом, который не сомневался в том, что Бог-Отец послал Иисуса с единственной целью — дать всем нам еще один шанс.

Четвертого января, благодаря своей приятельнице Шарон Эванс, которая была знакома с губернатором Рокфеллером, я получил приглашение пообедать с ним на его ранчо на горе Пти-Жан. Рокфеллер оказался дружелюбным и разговорчивым человеком. Мы беседовали об Оксфорде и о желании его сына Уинтропа Пола там учиться. Губернатор хотел, чтобы я поддерживал отношения с Уином Полом, немалую часть своего детства проведшим в Европе, когда осенью он начнет учебу в Пембрук-Колледже.

После завтрака мы поболтали с Уином Полом, а затем направились на юго-запад, на встречу с Томом Кэмпбеллом, которого перевели в Арканзас из штата Миссисипи, где он проходил подготовку в Корпусе морской пехоты. После этого Уин Пол пригласил нас осмотреть резиденцию губернатора. Она произвела на нас большое впечатление, и я покидал ее с таким ощущением, словно соприкоснулся с важным периодом истории Арканзаса, а не побывал в здании, которому через десятилетие суждено будет стать моим домом на целых двенадцать лет.

Одиннадцатого января я вернулся в Англию тем же авиарейсом, что и Том Уильямсон, рассказавший мне, каково быть чернокожим в Америке. С нами летел и Фрэнк Аллер, переживший тяжелое испытание: отец-консерватор заставил его постричься. Однако сделал он это вовсе не для того, чтобы отправить Фрэнка на призывной пункт: короткая стрижка стала условием его присутствия дома в рождественские праздники. Когда я вернулся в Юнив, в пачке ожидавших меня писем лежало поразительное послание от моего старого друга, тоже баптиста, — рядового морской пехоты Берта Джеффриза. Выдержки из его ошеломляющего, отчаянного письма остались у меня в дневнике.

...Билл, я уже многое повидал и прошел через такое, чего не пожелает ни один человек в здравом уме. Здесь идет настоящая бойня. Человеческая жизнь ничего не стоит. Ужасно видеть, как твой друг, с которым ты живешь бок о бок, гибнет неизвестно за что. Особенно когда понимаешь, что легко мог оказаться на его месте.

Меня приставили к одному подполковнику, и я выполняю роль его телохранителя... 21 ноября нас направили в местечко, которое называется Винчестер. Когда мы выпрыгнули из вертолета, все — подполковник, я и еще два человека — стали осматривать местность... и там, в бункере, были два солдата из Северного Вьетнама, которые открыли огонь... Подполковника и двух наших ранило. Билл, в тот день я молился. К счастью, я оказался проворнее и достал тех вьетнамцев раньше, чем они меня. Тогда я в первый раз убил человека. Билл, ужасно сознавать, что ты отнял у кого-то жизнь. Это отвратительное чувство.

А потом начинаешь понимать, что с такой же легкостью жизнь могли отнять и у тебя.

На следующий день, 13 января, я отправился в Лондон на медкомиссию. Врач сказал, — а я записал это в своем дневнике, — что я «один из самых здоровых представителей западного мира, которого можно демонстрировать в медицинских колледжах, на выставках, в зоопарках, на карнавалах и в лагерях военной подготовки». 15 января я посмотрел пьесу «Неустойчивое равновесие» Эдуарда Олби, которая стала «моим вторым соприкосновением с сюрреализмом». Персонажи Олби заставляли зрителей «спросить себя, не рискуют ли они в один из своих последних дней проснуться с ощущением пустоты и страха». Лично я уже задавался этим вопросом.

Инаугурация президента Никсона состоялась 20 января. Его речь представляла собой попытку примирения, однако «меня не тронула эта проповедь старых святынь и добродетелей среднего класса. Именно они, как предполагалось, должны были разрешить наши проблемы с азиатами, чуждыми иудейско-христианских традиций; с коммунистами, которые не верят в Бога; с чернокожими, которых богобоязненные белые так часто притесняли, что между ними не осталось ничего общего; да еще с детьми, которые столько раз слышали фальшь в тех же проповедях с песнопениями и приплясываниями, что зачастую предпочитают наркотики откровенному самообману взрослых». По иронии судьбы, я и сам верил в христианские ценности и добродетели среднего класса, однако делал из них другие выводы. Я считал, что для того, чтобы последовательно проводить в жизнь наши религиозные и политические принципы, нужно было идти намного дальше, чем готов был сделать г-н Никсон.