Билл Клинтон - Моя жизнь

Я решил извлечь максимум возможного из своего недолгого, в чем уже не было сомнений, пребывания в Оксфорде и насладиться каждым мгновением длинных весенних дней в Англии. Я съездил в маленькую деревушку Сток-Поджес, где посетил красивое церковное кладбище, на котором покоится Томас Грей, и прочел там его «Элегию, написанную на сельском кладбище», а потом в Лондон, где побывал на концерте и посетил Хайгейтское кладбище, на котором находится могила Карла Маркса с монументальным бюстом, удивительно точно передающим его облик. Я использовал любую возможность, чтобы пообщаться с другими стипендиатами Родса, особенно со Строубом Тэлботтом и Риком Стернсом, у которых было чему поучиться. За завтраком в «Джорджиз», старомодном кафе на втором этаже крытого Оксфордского рынка, мы с Полом Паришем обсуждали его заявление об отказе от военной службы по религиозным соображениям, которое я подкрепил своим письмом в призывную комиссию.

В конце мая мы вместе с Полом Паришем и его подругой Сарой Мейтленд, прелестной остроумной шотландкой, впоследствии ставшей блестящей писательницей, отправились в лондонский Ройял-Алберт-Холл на концерт Махалии Джексон, выдающейся исполнительницы песен в стиле госпел. Она была великолепна — со своим сильным голосом и всепоглощающей чистой верой. После окончания концерта молодые люди столпились возле сцены, аплодируя и вызывая певицу на бис. Они жаждали веры в нечто более светлое, чем то, что им предлагалось. Так же, как и я.

Двадцать восьмого мая я устроил в Юниве прощальную вечеринку для своих друзей — приятелей из колледжа, с которыми играл в регби и делил стол, а также для Дугласа и его коллег, моего «служителя» Арчи, сэра Уильямса и его жены, Джорджа Кокуэлла и студентов из Америки, Индии, стран Карибского бассейна и Южной Африки, с которыми я познакомился за это время. Мне хотелось поблагодарить их за то, что за этот год они стали такой большой частью моей жизни. Мои друзья принесли с собой прощальные подарки: трость, английскую шерстяную шляпу и роман Флобера «Госпожа Бовари» в мягкой обложке, который я храню до сих пор.

Первую половину июня я провел, знакомясь с Парижем. Мне не хотелось возвращаться домой, так и не увидев его. Я снял комнату в Латинском квартале, дочитал «Фунты лиха в Париже и Лондоне» (Down and Out in Paris and London ) Джорджа Оруэлла и осмотрел все достопримечательности, включая поразительный небольшой мемориал жертвам холокоста, расположенный прямо за собором Нотр-Дам. Этот мемориал легко не заметить, но он заслуживает внимания. Вы спускаетесь по ступеням в небольшое помещение, поворачиваетесь и оказываетесь прямо перед газовой камерой. Роль моего гида и моей спутницы выполняла Элис Чемберлен, с которой мы познакомились у общих друзей в Лондоне. Мы бродили по Тюильри, смотрели, как дети пускают парусники на прудах, ели непривычные и недорогие блюда вьетнамской, алжирской, эфиопской и западноиндийской кухни, взбирались на Монмартр. Мы также заглянули в церковь Сакре-Кер, где я зажег свечу за упокой души моего друга доктора Виктора Беннетта, скончавшегося за несколько дней до этого и, несмотря на весь свой гений, доходившего до абсурда в своем неприятии католицизма. Это было самое меньшее, что я мог сделать для него после того, что он сделал для моих родителей и меня самого.

К моменту моего возвращения в Оксфорд продолжительность дня увеличилась уже настолько, что было светло почти круглые сутки. Однажды утром, перед самым рассветом, мои английские друзья отвели меня на крышу одного из университетских зданий, чтобы я мог увидеть восход солнца, освещающего живописные окрестности Оксфорда. Мы были в таком приподнятом настроении, что, проникнув на кухню Юнива и стащив там хлеб, колбасу, помидоры и сыр, отправились завтракать в мою комнату.

Двадцать четверного июня я пошел попрощаться с Биллом Уильямсом. Он пожелал мне удачи и сказал, что еще надеется увидеть меня «отвратительно восторженным и важным выпускником». В тот вечер я в последний раз ужинал в Оксфорде — мы отправились в пивную с Томом Ульямсом и его друзьями. А 25-го я уже прощался с Оксфордом, как мне казалось, навсегда. Затем я поехал в Лондон, чтобы повидаться с Фрэнком, Мэри и Лидой Хоулт. После вечернего заседания парламента судья Хоулт с женой вернулись домой, а мы с Лидой отправились к моим друзьям, на мой последний ужин в Англии. После ужина я пару часов вздремнул в доме Дэвида Эдвардса и, поднявшись ни свет ни заря, поехал в аэропорт в сопровождении шести друзей, которые пришли меня проводить. Никто в тот момент не знал, доведется ли нам встретиться вновь. Мы крепко обнялись, и я побежал к самолету.

В Нью-Йорк я прибыл лишь в 21:45, с опозданием на девять часов из-за задержек рейсов по обе стороны океана. Когда я добрался до Манхэттена, было уже далеко за полночь, поэтому я решил не спать всю ночь, чтобы попасть на самый ранний утренний рейс. Я отправился домой к Марте Сакстон, разбудил ее, и мы проговорили с нею два часа, сидя на ступенях перед ее домом в Верхнем Вестсайде. Затем я завернул в круглосуточную закусочную, где съел первый настоящий гамбургер за последние несколько месяцев, поболтал с двумя таксистами, почитал книгу «Что такое история?» (What is History?) Э. X. Карра и некоторое время размышлял о том, какой необычный год мне выпал и что ждет меня впереди. А еще я любовался самым милым из полученных мною прощальных подарков — двумя небольшими открытками, на которых было написано по-французски: «В знак дружбы» и «В знак симпатии». Их подарила мне Аник Алексис, красивая чернокожая студентка с Карибов, которая жила в Париже и встречалась с Томом Уильямсом. Никки хранила эти открытки восемь лет, еще с того времени, когда была школьницей. Они были дороги мне, поскольку символизировали то, что я старался давать другим, чем старался делиться и что хотел получать в ответ. Вставленные в рамки, они сопровождали меня повсюду, где мне приходилось жить на протяжении последних тридцати пяти лет.

После закусочной в кармане у меня оставалось меньше двадцати долларов, с которыми мне предстояло добраться до Арканзаса. Однако на последней странице своего дневника я написал, что чувствовал себя «богатым человеком, которому везло в жизни и у которого было много друзей, человеком, чьи надежды и убеждения стали более определенными и осмысленными, чем в ноябре прошлого года, когда был начат этот дневник». В то безумное время мое настроение, подобно лифту, то поднималось, то падало. К счастью или нет, весной Дениз Хайленд прислала мне второй дневник, в который я смог бы записывать все, что произойдет дальше.

Я приехал домой в конце июня. До призыва оставался еще целый месяц, в течение которого я мог подыскать себе место службы. В Национальной гвардии и частях резерва вакантных мест не было. Я попробовал поступить в военно-воздушные силы, однако узнал, что не могу стать пилотом и летать на реактивных самолетах из-за астигматизма. Дело в том, что левый глаз у меня в раннем детстве косил наружу. Со временем этот дефект исчез сам собой, однако свет, проходящий через хрусталик, по-прежнему не собирался в одной точке, что для летчика было недопустимо. Затем я прошел медкомиссию для поступления на курс подготовки офицеров ВМС, но и там потерпел неудачу, теперь уже из-за ослабленного слуха. На этот свой физический недостаток я стал обращать внимание только через десять лет, когда, уже будучи политиком, заметил, что не всегда слышу и понимаю, о чем говорят из толпы. Лучшее, что мне оставалось, — это поступить на юридический факультет и записаться в Учебный корпус офицеров запаса сухопутных сил (ROTC) в Арканзасском университете.