Билл Клинтон - Моя жизнь

Война тем не менее оставила свой отпечаток на молодых людях, которые могли попасть во Вьетнам, но избежали этой участи, особенно на тех из нас, у кого погиб кто-то из близких друзей. Меня всегда интересовало, как относились к проблемам военной службы и политического инакомыслия другие люди, которые не служили, но позже занялись политической деятельностью. Некоторые из них превратились в суперъястребов и гиперпатриотов, оправдывавших свое освобождение от службы личными убеждениями и одновременно осуждавших противников войны, от участия в которой сами сумели уклониться. К 2002 году проблема Вьетнама, по всей видимости, отступила на самые дальние задворки американского сознания, поскольку в Джорджии конгрессмен-республиканец Саксби Чамблисс, имевший во времена вьетнамской кампании отсрочку от призыва, сумел победить сенатора Макса Клеланда, который лишился во Вьетнаме обеих ног и руки, поставив под сомнение патриотизм последнего и его приверженность делу обеспечения безопасности Америки.

В противовес не нюхавшим пороха суперъястребам, такие известные конгрессмены-ветераны, как Чак Робб, Джон Маккейн, Джон Керри, Боб Керри, Чак Хейгел и Пит Питерсон, которые с лихвой исполнили свой долг и которым нечего было скрывать и доказывать, возглавили усилия Америки по примирению и нормализации отношений с Вьетнамом.

Когда в начале октября я вернулся в Оксфорд, чтобы использовать неожиданно полученную возможность продолжить обучение, ситуация там оказалась не менее сложной, чем в Арканзасе. Мне негде было жить, поскольку до конца лета я даже не думал о возвращении, а комнаты в колледже гарантированно предоставлялись только в первый год обучения. Пару недель я прожил у Рика Стернса, и в течение этого времени мы занимались организацией собственной акции «Вьетнамский мораторий», которая состоялась 15 октября у здания американского посольства в Лондоне в поддержку главного мероприятия, проходившего в США. Я также помог организовать диспут-семинар в Лондонской школе экономики.

В конце концов я устроился у Строуба Тэлботта и Фрэнка Алл ера в доме номер 46 по Лекфорд-роуд, где и прожил до окончания учебы в Оксфорде. Один из их компаньонов съехал, и им нужен был человек, который взял бы на себя часть арендной платы. Мы платили около 36 фунтов в месяц — 86 долларов 40 центов по курсу 2,40 доллара за фунт. Дом был довольно запущенным, но нас он вполне устраивал. На первом этаже находились небольшая гостиная, моя спальня, кухня и ванная — самое первое помещение, которое вы видели, входя в дом. Застекленная дверь ванной изнутри была закрыта женским портретом в прерафаэлитском стиле на тонком полотне, который издалека напоминал витраж. Эта часть дома была самой лучшей. Спальни Строуба и Фрэнка, а также рабочие помещения располагались на втором и третьем этажах. Позади дома находился небольшой дворик, огороженный стеной из необработанного камня.

В отличие от меня, Строуб и Фрэнк занимались серьезными вещами. Фрэнк готовил тезисы по «Длинному маршу» — одному из важнейших эпизодов гражданской войны в Китае. Он ездил в Швейцарию к Эдгару Сноу, который в своей знаменитой книге «Красная звезда над Китаем» (Red Star over China ) дал подробное описание своей встречи с Мао и его соратниками в Яньане. Сноу передал ему кое-какие неопубликованные материалы, и ни у кого не было сомнений, что работа Фрэнка будет иметь реальное научное значение.

Строуб замахнулся на еще более грандиозный проект — мемуары Никиты Хрущева. В Соединенных Штатах Хрущева знали главным образом по его противоборству с Кеннеди и Никсоном, однако с уходом со сцены советских вдохновителей холодной войны он проявил себя как реформатор и интереснейшая личность. При нем было построено прекрасное московское метро и разоблачены кровавые перегибы сталинизма. После того как более консервативные силы отстранили его от власти и поставили на руководящие посты Брежнева и Косыгина, Хрущев тайно записал свои воспоминания на магнитофонную пленку и передал их — думаю, через своих друзей в КГБ — Джерри Шектеру, в то время руководителю московского бюро журнала Time. Строуб довольно бегло говорил по-русски и летом прошлого года работал московским корреспондентом Time. Он летал в Копенгаген к Шектеру, который отдал ему эти пленки. После возвращения в Оксфорд Строуб погрузился в трудоемкий процесс расшифровки записей, перепечатывая слова Хрущева на русском, переводя их на английский и редактируя полученный текст.

Нередко по утрам я готовил завтрак для Фрэнка и Строуба, поскольку сами они в это время уже давно работали. Из меня получился довольно приличный повар. Я готовил для них блюда из меню «Деревенской кухни мамаши Клинтон», а потом интересовался их успехами. Особенно увлекательными были воспоминания Хрущева о кремлевских интригах в изложении Строуба. Его фундаментальная книга «Хрущев вспоминает» (Khrushchev Remembers ) помогла Западу понять суть внутренних процессов и конфликтов в Советском Союзе и дала надежду на то, что однажды в нем произойдут перемены, которые сделают его более свободным и открытым.

Пятнадцатого ноября прошло второе, более масштабное мероприятие в рамках акции «Мораторий»: более пяти сотен человек приняли участие в демонстрации на Гросвенор-сквер перед американским посольством. К нам присоединился отец Ричард Максорли, иезуит из Джорджтауна, который уже давно активно участвовал в движении за мир. В годы Второй мировой войны он был капелланом, пережил разгром американо-филиппинских войск на полуострове Батаан, а впоследствии сблизился с Робертом Кеннеди и его семьей. После демонстрации состоялась служба в соборе Святого Марка, расположенном недалеко от здания посольства. Отец Максорли прочел «Молитву о мире» святого Франциска Ассизского, а Рик Стернс процитировал знаменитые строки Джона Донна, которые завершались словами «не спрашивай, по ком звонит колокол; он звонит по тебе».

После Дня благодарения мы с Томом Уильямсоном отправились самолетом в Дублин, чтобы увидеться с Хиллари Харт и Мартой Сакстон, с которыми я время от времени встречался на протяжении последних нескольких месяцев. Через тридцать лет Марта вспомнила, что в тот раз я будто бы сказал, что она слишком серьезна для меня. В действительности же именно я, чрезвычайно переживавший в то время из-за Вьетнама, наводил тоску и на нее, и на всех остальных. Но несмотря ни на что я ощущал огромную любовь к Ирландии и чувствовал себя там как дома. Мне ужасно не хотелось уезжать из этой страны, проведя в ней всего лишь один уикенд.

В субботу, 6 декабря, через три дня после того как я написал письмо полковнику Холмсу, я приехал в Лондон к Дэвиду Эдвардсу. В этот день должно было состояться важное событие — футбольный матч между сборными Арканзаса и Техаса. Ни та, ни другая команда не знала поражений. Техас занимал первое, а Арканзас — второе место в национальном рейтинге. Обе сборные выходили в последний круг национального чемпионата университетских команд уже на протяжении ста лет. Я взял напрокат коротковолновый радиоприемник: само по себе это было недорого, но требовало внесения залога в пятьдесят фунтов, что составляло для меня немалую сумму. Дэвид приготовил большую кастрюлю превосходного чили. С нами было несколько друзей, которые, вероятно, сочли нас сумасшедшими, поскольку мы кричали и свистели на протяжении всего матча, который оказался таким захватывающим, что его назвали «игрой столетия». На несколько часов мы забыли обо всем, целиком захваченные спортивной борьбой.