Суад Мехеннет - Мне сказали прийти одной [litres]

Статья имела успех, но пережитое в Алжире и предполагаемая угроза жизни Майкла преследовали нас, как тени. Мы понимали, что, если эта угроза была настоящей, она может означать конец нашей работы среди джихадистов.

Я справилась у своих источников в разведывательных службах, не знают ли они чего-нибудь об этом деле. Примерно через две недели после выхода статьи мне позвонил один мой европейский источник. Он сказал, что дело не терпит отлагательств и ему необходимо встретиться со мной. «Это связано с вопросом, который вы мне задавали несколько недель назад, о вашем коллеге», – сказал он.

Я поговорила со своим редактором Мэттом Пурди, и мы решили, что я должна встретиться с этим чиновником их разведывательной службы. Два дня спустя я сидела в маленьком ресторанчике в городе, где работал мой источник. Он задержался около моего столика и прошептал:

– Я просто хочу, чтобы вы знали, на случай если вернетесь в Северную Африку: с самого вашего прибытия за вами следовала группа убийц.

– Что вы имеете в виду? Какая группа?

– ЦРУ и Агентства национальной безопасности. Они шли по вашим следам.

Я было подумала, что он шутит, но лицо у него было серьезное.

– Но почему команда убийц? – растерянно спросила я. – И почему под угрозой была жизнь моего коллеги?

Я вспомнила все те встречи в американском посольстве в Алжире, куда мы ходили с группой американских бизнесменов, с которой и приехали. Кто из них работал на разведывательные службы? Я вспомнила красивых американцев из маленькой телекоммуникационной компании, всегда старавшихся сесть рядом с нами за обедом. Но я все еще не понимала, почему жизнь Майкла была под угрозой.

– Они просто хотели убрать вашего коллегу из опасной зоны, потому что он американец. Они думали, что вы останетесь и закончите работу, а они смогут следовать за вами.

Я просто оцепенела. Неужели эти американские агенты надеялись, что я приведу их к Друкделу? Если их целью было убить его, убили бы они заодно и меня? Как далеко они могли зайти, чтобы заполучить лидера «Аль-Каиды» в странах исламского Магриба»?

– А моя жизнь была в опасности? – спросила я.

Мой источник кивнул, потом попытался уклониться от прямого ответа:

– Ну, я не знаю, как далеко они были готовы зайти, но в Алжире они были прямо за вашей спиной.

Я знала, что большинство американских и европейских разведывательных служб работают в тесном сотрудничестве.

– Это означает, что и вы тоже были за моей спиной? – спросила я.

Он промолчал.

Моя родная страна тоже участвовала в этом деле. Пожертвовало бы немецкое правительство жизнью одного из своих граждан в обмен на победу над терроризмом? Я не знала ответа, но мне было страшно. Вернувшись домой, я поискала в Интернете ту самую компанию, которой, по их словам, владели красавцы-американцы, и нашла только одну, весьма туманную запись о ней. Я уничтожила почтовый ящик, которым мы пользовались вместе с моим алжирским источником из «Аль-Каиды» в странах исламского Магриба». Теперь я начала думать, что именно из-за интернет-коммуникаций я и попала в поле зрения разведывательных служб.

Я снова и снова прокручивала это все в голове. Неужели они действительно хотели, чтобы Майкл уехал, потому что он был американцем, а моя жизнь ничего не стоила, потому что американкой я не была? Не считала ли меня Германия гражданкой второго сорта, потому что я была мусульманкой, а мои родители – иммигрантами?

Мои источники из мира джихада часто приводили аргумент о том, что в глазах Запада жизни мусульман куда менее ценны по сравнению с жизнями других людей. На какой-то момент я задалась вопросом, не правы ли они и не является ли случившееся со мной доказательством этому. «Симпатия», пожалуй, была слишком сильным словом для того, что я чувствовала, но я понимала их гнев и их точку зрения. Я и сама была беспомощной и разозленной. Это отдавало лицемерием, тем самым лицемерием, которое джихадисты все время приписывали западному обществу. Они думали, что я приведу их к Друкделу. Они хотели использовать меня как приманку, чтобы поймать или убить его. Я оказалась между двух огней. Случиться могло все, что угодно.

Алжир стал последней командировкой, в которую мы с Майклом ездили вместе. Из-за угрозы он больше не мог писать о джихадистах. Майкл переключился на статьи о безопасных продуктах питания, и в 2010 году получил Пулицеровскую премию. «Смотри, мы с тобой столько лет рисковали жизнью, чтобы написать все эти статьи и рассказать людям о том, что происходит в мире, а никто не дал нам даже самой завалящей награды, – сказал мне Майкл, когда я позвонила, чтобы поздравить его. – А я получил Пулицера за то, что писал об арахисе и мясных полуфабрикатах».

Я сказала своим редакторам из «Нью-Йорк таймс», что у меня такое чувство, что некоторые разведывательные службы представляют для меня большую угрозу, чем джихадисты. Через несколько месяцев на конференции в одной арабской стране я встретила американского оперативника ЦРУ. У меня было такое ощущение, что он знает обо мне гораздо больше, чем я о нем. После того как мы несколько раз поговорили, я спросила, не в курсе ли он, что произошло в Алжире.

– Смотрите, ведь было время, когда у людей по поводу вас возникали вопросы, – сказал он. – У вас есть доступ к самым разыскиваемым людям в мире, и люди спрашивают себя, не симпатизируете ли вы своим героям. Позже мы поняли, что вы делаете это из-за того, что преданы журналистике, но люди-то давно интересуются, что движет вами в поисках всех этих людей.

Он подтвердил, что мое происхождение и вероисповедание вызывало некоторые вопросы.

Я начала серьезно волноваться насчет того, что то, как я делаю свою работу – не встаю ни на чью сторону, а описываю ситуацию с точки зрения всех и бросаю вызов везде, где могу, – не совсем подходит для человека с моей биографией. Возможно, такой непредубежденной журналистикой о джихадистах и войне против террора стоит заниматься только тем, чьи родители родились и выросли на Западе, а не какой-то девушке, чье мусульманское происхождение вызывает особый интерес и делает ее объектом для подозрений. Сколько еще я смогу делать такие репортажи?

Это были темные мысли, которые заставили меня усомниться в самих основах как бы существующей на Западе открытости для чужаков и в неуклонном соблюдении свободы слова и мыслей.

Работа с американскими коллегами, которые состояли в браке и имели детей, заставила меня понять, что я тоже хотела бы найти партнера и создать семью – и совершенно определенно не с каким-нибудь джихадистским шейхом, которому нужна вторая или третья жена. После долгих и утомительных дней в чужих далеких краях я иногда нечаянно слышала, как мои соратники делятся впечатлениями со своими супругами. Я же, наоборот, всегда старалась не говорить правды о том, что я видела, слышала и чувствовала, разговаривая с родителями, братом и сестрами.