Суад Мехеннет - Мне сказали прийти одной [litres]

Один из моих источников посоветовал мне поискать журналиста по имени Джамал, который раньше работал на «Аль-Джазиру». Также он писал о Талибане и «Аль-Каиде» в несколько арабских газет. Когда я встретилась с ним, он жил в Исламабаде, где был руководителем компании по производству фильмов и телепрограмм. Он стал для меня надежным другом и советчиком и помог мне в отношениях с боевиками, гражданскими лицами, пакистанской армией и разведкой.

За следующие восемнадцать месяцев я приезжала в Пакистан двенадцать раз, выполняя работу для «Нью-Йорк таймс» и собирая материалы для немецкого телеканала ZDF. В один из этих приездов я сумела взять интервью у старшего командира Талибана, который принадлежал к властной структуре «Кветта Шура», возглавляемой одноглазым лидером Талибана Муллой Омаром.

Как и во время моей встречи с командиром ИГИЛ на турецко-сирийской границе несколько лет спустя, условия для этого интервью были поставлены очень сложные: не приносить с собой никаких записывающих устройств; убедиться, что за мной никто не следит; оказавшись в машине, вытащить из мобильника батарею. Мне сказали, что командир Талибана сам выберет место. «Это может быть твой последний обед: может, прилетит дрон, а может, группа коммандос, заранее никогда не узнаешь», – сообщил мне посредник. Я ждала, что, сказав это, он рассмеется, но он оставался серьезным. Он погладил свою черную бороду и сказал: «Инша’Аллах хаир» – «Если Аллах захочет, все будет хорошо».

Моего сотрапезника разыскивали. Он был чрезвычайно осторожен, как и я. Встреча происходила в Карачи, в городе, где в 2002 году был похищен и убит американский репортер еврейского происхождения Дэниел Перл, работавший на «Уолл-стрит джорнал». Посредник сообщил мне только название дороги и дал описание места, где я должна остановить машину и ждать.

Командир Талибана спросил меня о марке, модели и цвете автомобиля, а также о его номере. Мой водитель по имени Аднан обычно возил туристов и приезжих школьных учителей. Когда я передала ему листок бумаги с именами и номерами телефонов двух людей и попросила позвонить по ним, если я не вернусь через три часа, он побледнел.

– Я останусь здесь и буду вас ждать, – настаивал он.

Я сказала, что он должен уехать, когда появится другая машина.

– Нет-нет, я не могу уехать и оставить вас здесь одну, – возразил он, указывая в окно. – Это боковая дорога, которая ведет к хайвею. И уже темно. Вы сошли с ума, это опасно!

Вскоре после того, как он произнес эти слова, сзади нас остановилась машина. Включились фары, и мой телефон зазвонил.

– Я должна идти, Аднан, – сказала я, выбираясь из машины. – Пожалуйста, уезжайте немедленно.

Я пошла к только что подъехавшей машине, новому темно-синему «Мерседесу» с тонированными стеклами. Для меня открыли дверь, и я села. Внутри сидел улыбающийся командир Талибана.

– Почему ваша машина стоит? – спросил он по-арабски. – Вашему водителю нет никакой нужды ждать. Мы привезем вас назад. Скажите ему, чтобы он ехал.

Пока я звонила Аднану, все, о чем я могла думать, – это то, как мой редактор из «Нью-Йорк таймс» будет проклинать меня, если меня похитит Талибан сразу после того, как моему коллеге Дэвиду Роуду удалось сбежать из их плена, где он провел семь месяцев. В то утро Майкл как раз прислал мне ссылку на первую часть рассказа Роуда о его заключении, который был только что опубликован на сайте «Нью-Йорк таймс».

Поговорив с Аднаном, я выключила телефон и вынула из него аккумулятор, как мы договорились заранее. В машине я сидела тихо, смотрела в окно и размышляла, не сделала ли я неправильный выбор.

– Вам удобно? – спросил командир.

Он, должно быть, заметил, что я нервничаю.

– Вы волнуетесь, что некоторые ваши коллеги будут спрашивать, как так вышло, что вы встречаетесь с нами?

Это он просто как в воду смотрел. С самого первого дня в Пакистане некоторые журналисты подозревали, что я шпионка, и то же самое думали обо мне и некоторые боевики. После Алжира я также могла добавить к этому списку подозревающих и несколько западных правительств. Кто-то в отделе связей с общественностью пакистанской армии сказал мне, что он слышал от одного из арабских репортеров, что я марокканка, а в Марокко «много евреев». Они пришли к такому умозаключению, потому что я работала на американскую газету, а значит – на ЦРУ и Моссад. Но большинство моих коллег просто беспокоились о моей безопасности. Западные репортеры в Пакистане, как и в любой другой зоне конфликта, были ограничены в передвижениях и контактах. Опасность была велика. Многие новостные агентства в освещении событий за пределами больших городов полагались на пакистанских корреспондентов.

Я заметила, что наш водитель явно нервничает, его глаза метались между пустой дорогой перед нами и зеркальцем заднего вида. Я попыталась заговорить с ним, но он не говорил ни по-английски, ни по-арабски, а я не знала ни урду, ни пушту. Вскоре мы выехали из центра Карачи и поехали по плохо освещенным районам. Я смотрела в окно, пытаясь понять, где мы едем. Я услышала, как шейх открыл какую-то бутылочку и начал что-то разбрызгивать в машине.

– Может быть, воздух не очень хорош, – сказал он. – Вы такая бледная.

Машину наполнил запах роз и мускуса.

Я не могла поверить своим глазам. Я сидела и волновалась, удастся ли мне вернуться живой, а этот парень разбрызгивал в машине духи! Когда мы проехали пригороды Карачи, темнота стала гуще. Наконец помощник командира, сидящий рядом с водителем, повернулся ко мне и сказал по-английски:

– Не волнуйтесь, на этот раз мы вас не похитим. Шейх просто хочет пригласить вас на хороший шашлык, а до места, где готовят самые лучшие шашлыки, надо ехать по шоссе.

Уже после одиннадцати вечера мы приехали в ресторан. Командир был скептически настроен по поводу репортеров и задавал мне массу вопросов о моей семье, моих целях и моей вере. Я рассказала ему, что мои родители – мусульмане, а я выросла в Европе. Когда он спросил, замужем ли я и есть ли у меня дети, я ответила, что нет.

У меня тоже был длинный список вопросов, в основном о том, что он думает о новом президенте США Бараке Обаме и присутствии Соединенных Штатов в Афганистане.

– Вы знаете, – сказал он, – Обама ничего не решает в том, что делает его страна. Все решают лобби и другие люди. Он много обещает, слишком много. Но мы не ждем никаких изменений.

Я спросила, что именно он имеет в виду.

– Если бы Америка и весь Запад действительно хотели бы мира с мусульманами, они должны были бы изменить свое отношение к нам в целом и свой бесцеремонный способ продавливать свои собственные интересы. Мы не видим никаких изменений в этом. Обама – точно такой же, как Буш, только черный.