Суад Мехеннет - Мне сказали прийти одной [litres]

Один мужчина начал нетерпеливо притопывать ногой:

– Прекратите орать, или нам придется прибегнуть к другим методам!

Дверь одной комнаты для допросов открылась, из нее вышел офицер.

– Что здесь происходит? – спросил он.

(Позже я узнала, что это была комната Ника, а офицер был тем самым болтливым мерзким знатоком английского.)

– Я не хочу уходить без моего коллеги, – сказала я.

– Вам придется пойти, – ответил офицер. – Комната нужна для следующего допроса. Ваш коллега скоро придет.

Они завязали мне глаза, и мы пошли. Я слышала шаги нескольких людей. Двое из них держали меня за локти, третий шел сзади, очень близко. Я услышала женский крик. Меня вели как раз в этом направлении. Я глубоко дышала, стараясь оставаться спокойной. «Они насилуют ее? Меня тоже сейчас изнасилуют?» Дверь открылась, и мы прошли мимо кричащей женщины. «Что бы ни случилось, это всего лишь твое тело», – снова повторила я себе. Один из мужчин тяжело дышал прямо мне в ухо. Я чувствовала его дыхание и на своей шее, как будто он говорил: «Ты следующая». Я приложила все усилия, чтобы не обращать на это внимания. «Не ломайся. Ты не сломаешься».

Мы шли дальше, пока не открылась дверь и я не оказалась внутри какого-то помещения. Тут повязку с глаз сняли. Я стояла в маленькой пустой комнате с белыми стенами и шестью оранжевыми пластиковыми стульями. Плиточный пол был серым от грязи. Большое мутное окно давало свет, но слабый, потому что уже наступила ночь. В комнате было очень холодно. Через несколько минут привели Ника и Зета.

– Они тебя били? – спросили мы с Ником у Зета, как только мы остались одни.

– Нет, я в порядке, – ответил он.

Значит, не его крики я слышала во время допроса. Водитель сказал, что его допрашивали, но он сказал, что был только водителем и не очень-то много знал о том, что мы делали.

Мы сравнили свои впечатления от допросов и выяснили, что вопросы были достаточно обыденными. Они спрашивали Зета, как долго он работает на нас, кто его нанял, где мы были и с кем встречались. Ника спрашивали, почему он приехал в Египет, на кого работает и почему мы решили приехать именно в это время. Во время разговора ситуация начала понемногу проясняться. Кажется, наши тюремщики решили, что мы с Ником были частью какого-то заговора против Египта или кому-то было на руку, чтобы все выглядело таким образом. В это самое время службы безопасности Египта обвиняли американские и европейские неправительственные организации и политические группы в организации протестов, поэтому тот факт, что мы с Ником приехали до начала демонстраций, а также оборудование и деньги, которые нашли в машине, могли указывать на то, что мы участвовали в режиссуре протестного движения. На мне уже и так была черная метка из-за похищения чемоданчика фашистского доктора. В то время некоторые египетские средства массовой информации задавали вопрос, не являюсь ли я шпионкой, которая рассказала историю Хейма, чтобы навредить репутации Египта. Звучало это как полное сумасшествие, но, если исходить из того, что мы знали о том, как мыслит и действует египетское правительство, все это имело некий смысл, пусть и извращенный.

Вначале общение с нашими охранниками было достаточно корректным: один очень приятный офицер разведки принес каждому из нас по бутылочке пепси и по упаковке «Орео», сказав: «Посмотрю, что мне удастся еще для вас сделать». Позже он вернулся, сел рядом со мной и сказал, что очень любит Марокко. Мы разговорились, и выяснилось, что он служил в египетском посольстве в Рабате.

– Как вы умудрились попасть в такое положение? – спросил он меня.

– Это вы, ребята, поставили нас в такое положение. Мы не сделали ничего противозаконного.

Он нагнулся к моему уху и прошептал:

– Вы должны благодарить Бога, что в конце концов оказались здесь. Мы знаем вас. Мы знаем, кто вы такая. В других местах на вас смотрели бы просто как на женщину, понимаете?

Я умоляла их освободить нас, сказала, что неважно себя чувствую. Они прислали доктора с тонометром для измерения давления. Я вспомнила, как бывшие заключенные рассказывали, что, прежде чем использовать электрошок, их тюремщики приводили врача, для того чтобы он осмотрел пленников и сделал заключение, какие пытки они могут выдержать.

– Это вас нужно осмотреть? – спросил врач с улыбкой.

– Нет-нет, думаю, что все в порядке, – ответила я.

Мы постоянно просили позволить нам связаться с нашими посольствами или с редакцией «Нью-Йорк таймс», но нам велели ждать. Через некоторое время к нам вошли мужчины, которых мы уже видели раньше.

– Мы знаем, что вы просто журналисты, – сказал один из них, – но не можем освободить вас, потому что на улице уже темно и очень опасно.

– Просто отдайте нам телефоны, мы позвоним в посольство Соединенных Штатов, – сказала я.

Наши тюремщики отказались.

В комнате стоял смертельный холод, а спать на твердых пластиковых стульях было чрезвычайно неудобно. Я лежала и думала о своей жизни, обо всем, что пошло не так, и обо всем, что я хотела сделать. Может быть, мы никогда не выйдем отсюда. Может быть, мы умрем здесь.

Есть поговорка о том, что у стен есть уши. В таких комнатах у стен есть еще и голоса – они принадлежали другим заключенным. Во время долгой ночи я изучала нацарапанные по-арабски надписи на стенах. «Аллах, прошу тебя, освободи меня от моей боли», – гласила одна из них. «Ахмад, 4.5.2010», – было написано на другой стене.

Я подумала о том, не написать ли мне свое имя. По крайней мере, другие люди, может быть, узнают о том, что мы – и я – были здесь. «Кто знает, что они с нами сделают», – сказал мне, весь дрожа, Зет. Я спросила, не от страха ли это, но он сказал, что замерз.

Время от времени до нас доносились звуки ударов и крики после каждого из них. Кто-то – вероятно, офицер – кричал по-арабски, перекрывая глухие звуки и следовавшие за ними крики: «Ты разговаривал с журналистами?! Ты говорил что-то плохое о нашей стране?!» Другой голос отвечал тоже по-арабски, умоляя пощадить его: «Вы совершаете грех! Вы совершаете грех!»

Часы тянулись, и бессилие и неопределенность становились невыносимыми. Я не представляла, как кто-то мог прожить в таком аду недели, месяцы и даже годы. Мы слышали рассказы тех, кто вышел протестовать на улицы, видели сгоревшие полицейские участки и парня из «Братьев-мусульман», чудом оставшегося в живых после того, как тюрьму, в которой он находился, подожгли. Что будет, если толпа бросит огонь в здание разведслужбы, где мы сидели? Мы вполне можем сгореть заживо или задохнуться в дыму.

Я посмотрела на Ника и Зета. Мы все молчали, словно уйдя глубоко в себя. В комнате царил страх, он овладел нами троими. Я подумала обо всем том, что хранилось в памяти моих девайсов. По крайней мере, они не доберутся до списка контактов в моем телефоне, потому что я поставила специальный код допуска, чтобы защитить информацию. Потом я вспомнила кое-что еще.