Виктор Давыдов - Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе

Новые «особо опасные душевнобольные» все прибывали, и с 1972 года СПБ начинает быстро разрастаться. Сначала надстроили еще один этаж над столовой, поделили его на три камеры, и из СИЗО туда вернулось Четвертое отделение. Оно получилось кривым, темным и запутанным: две маленькие камеры и один «коровник» на сорок человек. При этом пришлось заложить кирпичом окна двух камер Третьего отделения — они так и остались без света, только с лампочками. Места для сортира в Четвертом отделении не нашлось, зэков гоняли в уборную Третьего отделения.

Здание для Пятого рабочего отделения вообще не стали строить. Под него приспособили овощехранилище. Картошку и прочие овощи вывезли, в помещении поселили «пациентов». Там устроили четыре темные и холодные камеры, промерзавшие настолько, что зэкам даже разрешали сидеть в камерах в бушлатах. В Пятое отделение поселили заключенных-строителей, работавших на стройке нового трехэтажного корпуса, примыкавшего к корпусу СИЗО.

В новом корпусе разместилось сразу все: и швейный цех, и столярная мастерская, колотившая гробы, и помещения для санитаров СПБ, и Шестое рабочее отделение. Возведенное руками заключенных, здание построено было из рук вон плохо. Зэки все делали халтурно. Кирпичи клали на промерзший цемент, засыпали пространство между стенами строительным мусором вместо глинозема, стены получались кривыми, а полы неровными.

Егор Волков, работавший на стройке, вспоминал, как предупреждал бригадира Кулеша: «Зимой все стены промерзнут, будет как на Северном полюсе». Кулеш отвечал: «Если закончим в срок, то уйдем на следующую комиссию. Тут надо о себе думать». Кулеш и вправду в следующую комиссию ушел — после чего еще три раза возвращался в СПБ в те самые промерзающие камеры, которые сам и строил, — чем отработал свою карму сполна.

Начальство на эту халтуру смотрело сквозь пальцы. Еще хуже получилось при строительстве Седьмого и Восьмого отделений. Их приклеили вплотную к главному корпусу, причем пристройку сделали трехэтажной, но по высоте она оказалась почти вровень с двухэтажным старым корпусом. Это удалось за счет простого фокуса: потолки там сделали гораздо ниже, чем положено по строительным стандартам.

Восьмое отделение оказалось наихудшим. Летом в его камерах было нечем дышать, зимой за ночь пар замерзал на потолке и, оттаяв утром, капал вниз на людей и в миски с супом (ели, накрывшись бушлатами с головой — тогда капель хоть не попадала в миски). Как и в Пятом отделении, зимой там спали под бушлатами поверх одеял, утром в камере стоял громкий кашель — зэки были насквозь простужены.

На этом расширение СПБ закончилось, ибо больше расширяться стало некуда. С одной стороны была улица, с другой — военная база. Зэков начали напихивать в камеры до предела, а то и сверх.

Ко дню моего прибытия в СПБ там сидело уже более семисот заключенных. Чуть больше половины «контингента» прибывало из СИЗО. Больше трети привезли в СПБ из лагерных психбольниц — где они оказались, досыта отведав всех прелестей ГУЛАГа и потеряв в результате рассудок. Это были самые несчастные люди: многие из них уже почти досидели свои срока — но после прибытия в СПБ «срок» обнулялся. В СПБ он был «резиновый», так что многие на три — четыре года пересидели свои срока по приговору суда. Еще кого-то переводили, минуя СИЗО, прямо из обычных психбольниц.

Причины многократного роста «психиатрического ГУЛАГа» легко понять, оценив разницу в «контингенте» в начале 1950-х и в начале 1980-х. Как описывал Владимир Гусаров, в Казанской ТИБ было только две категории «контингента» — политические и убийцы. В мое время убийц было чуть больше трети, еще треть сидела за различные «тяжкие преступления», в том числе и драки, ну, а прочие могли быть кем угодно — от мелких воришек до совершивших преступление по неосторожности.

Конечно, присутствовал и «контингент» политический — кто-то по соответствующей статье, кто-то за попытку побега в Китай, кто-то по уголовным обвинениям. Политических в СПБ постоянно находилось десять — пятнадцать человек, почти все в здравом уме и рассудке, так что и «политический» здесь, по умолчанию, означало «нормальный».

«Вечным» политзаключенным Благовещенской СПБ, постепенно становившимся еще при жизни легендой, был Егор Волков — бригадир строителей из Находки, арестованный в 1967 году за организацию забастовки. Тогда его бригаду отправили на объект, который по отчетам был уже закончен. Фонды были потрачены — не исключено, что просто разворованы, — так что, отработав месяц, рабочие не получили ни копейки зарплаты.

Две бригады бросили работу, отправились в горком партии, где доказали свою правоту кому-то из начальства — после чего получили деньги. Однако на следующий месяц картина повторилась. Тут уже рабочие, и Волков в первую очередь — ибо как бригадиру отвечать перед рабочими приходилось ему — возмутились не на шутку.

Они снова отправились в горком, но уже к первому секретарю, пробившись сквозь милицейскую охрану, и в кабинете объявили, что никуда не уйдут до тех пор, пока не получат своей законной зарплаты.

— Что нам делать? — спрашивал Волков перепуганного секретаря. — Мужикам идти воровать, а бабам — на панель?

Кроме этого, резкий на язык Волков наговорил еще много плохих слов про КПСС и вообще про советское государство. В итоге зарплата была выплачена, но через две недели Волкова арестовали за «устное распространение клеветнических измышлений». Сажать в лагерь бунтаря и явного лидера КГБ побоялся, его признали «невменяемым» и отправили в СПБ.

Здесь Волков прошел по всем кругам ада. Его кололи, наверное, всеми имевшимися в арсенале психиатров нейролептиками, заодно сульфозином и скипидаром. Новопоступавшие нейролептики сначала назначали ему, причем в немалых дозах. По природе крепкий, Волков в СПБ перенес туберкулез и еще с полдесятка вызванных медикаментами болезней, включая язву желудка и гепатит, но не сдался и виновным себя признать отказывался — до самого конца.

Дважды Волкова освобождали из СПБ, отправляя в обычную больницу, и дважды оттуда его снова возвращали в СПБ. В конце концов, догадавшись, что нашла коса на камень, Волкова оставили в покое, перестали давать нейролептики и поместили в лучшее, Шестое, рабочее отделение. Там он проходил «лечение» методом, который как психиатры, так и зэки называли с изрядной долей иронии «стенотерапией».

Инженер из Якутска Николай Ганыпин не был так удачлив. Он уже отсидел десять лет в сталинских лагерях, получил реабилитацию, но писал мемуары, за что и угодил снова за решетку в 1969 году. Пробыл в СПБ он недолго: на другой год его выписали уже в предсмертном состоянии — рак желудка. По слухам, Ганьшин скончался еще в приемном покое обычной психбольницы, не дойдя до отделения.