Виктор Давыдов - Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе
- Название:Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Новое литературное обозрение
- Год:2021
- ISBN:978-5-4448-1637-0
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Виктор Давыдов - Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе краткое содержание
Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:
— Табак не трогайте! — донеслось из процедурки. Это возмущался Саня Мещеряков, вслед за этим мы услышали невнятный шум и крики.
— Не положено! Санитар! В строгую!.. — голос медсестры.
Потом донесся шум борьбы — Мещеряков, кажется, пытался с санитарами драться. Хлопнула дверь — Саню мы больше не увидели, он так и остался в «строгой» камере, где его привязали к койке и вкололи тот самый «коктейль Андропова».
Наверное, и я стал бы возмущаться — если бы не приехал из другой СПБ. Там я уже выучил категорический императив: всегда молчать, что бы с тобой ни делали. Поэтому я сидел в надзорной камере, а несчастный Мещеряков валялся в «строгой», крепко привязанным к койке в бреду после уколов.
Ближе к отбою новеньких начали вызывать на беседу с дежурным врачом. Сначала Конева, потом Павельева — тот вернулся весь синий:
— Ну, повезло — Галоперидол дежурит, бля…
Галоперидол было прозвищем Вячеслава Белановского, начальника Четвертого отделения и, по описанию Павельева, садиста.
Примерно через полчаса после возвращения с «беседы» Конева и Павельева вызвали в процедурку. Оба получили аминазин.
Последним вызвали меня.
Белановский сидел в кабинете на первом этаже. Санитар устроился на стуле за моей спиной и звонко поигрывал в руках своим огромным ключом. Белановский — высокий молодой блондин в белом халате поверх формы МВД — долго не обращал на меня внимания, читая бумаги личного дела.
— Так ты антисоветчик? Клеветник?.. Вас расстреливать нужно… — наконец он поднял голову. — Ничего, мы тебя быстро отучим, только попади ко мне в отделение…
— Да я книгу написал…
— Девять грамм тебе, как говоришь, за книгу. Пасквиль! Родина вас кормила, воспитывала, а вы клевещете…
Далее следовал монолог, который Белановский произносил со злостью, объясняя, что таким, как я, вообще не надо жить, и жаль, что прошли те времена, когда за это полагался расстрел. Он был искренне раздражен, в голубых глазах не было заметно никакого врачебного интереса, и из всех человеческих чувств там искрилась только злость.
За все время в ГУЛАГе я не получил большей дозы ненависти и грубости, чем сейчас. Общаться приходилось с чекистами, надзирателями, следователями прокуратуры, в конце концов, я разговаривал с генералом КГБ Ландау — но такой бешеной ненависти и откровенного желания убить прямо сейчас и на месте не встречал никогда. И это исходило от человека, который считался психиатром.
Я уже не возражал и сидел, напрягшись, ожидая, когда он произнесет названия назначенных лекарств. Примерно с полчаса я выслушивал злобные выкрики Белановского, краснея от напряжения и подавляя в себе позывы ему ответить, а если точнее, то ударить. Наконец, «беседа с врачом» закончилась странным вопросом:
— Почему тебя к нам перевели?
— Не знаю, должно быть в бумагах.
Белановский честно разложил все бумаги из конверта на столе. Определения суда там не было.
Было распоряжение спецчасти МВД о переводе в Благовещенскую СПБ, что-то еще — но главного судебного документа, почему я должен был вообще находиться в СПБ, там не было. Это поставило Белановского в тупик. Ибо пусть он и мог честно сказать: «Я прежде всего чекист, а потом врач» — на самом деле он был прежде всего бюрократ, а потом чекист и только потом психиатр. Бюрократ без бумаг был ослепленным Полифемом — он ничего не видел и не понимал вокруг. Как и Белановский.
— У тебя есть определение суда? — уже вполне деловым тоном задал он вопрос.
— Было. Сожгли.
Белановский отправил санитара за медсестрой. Несчастная женщина, вся дрожа, путано объяснила нечто из фраз «положено — не положено», что, да, все бумаги сожгли.
Белановский помрачнел и скомандовал санитару:
— Отведи его в отделение…
По пути назад кусочки пазла, наконец, сложились. Определение пропало, конечно, в Свердловской тюрьме. Дабы не отвечать на запрос прокурора, вызванного жалобой мамы — почему свободный человек сидит в тюрьме, — определение попросту уничтожили. Ответом было: определения суда нет, есть распоряжение спецчасти перевести в ведение ГУПТУ УМВД Амурской области, учреждение ИЗ-23/1 СПБ. Этого достаточно, все по закону.
Становилась объяснимой и работа петуха из иркутской тюрьмы: воровать определение ему лично было незачем, но я слишком активно махал им перед носом ДПНСИ в привратке.
В итоге в Благовещенской СПБ психиатры оказывались в странном положении. Они имели зэка, причем политического, переведенного «с Запада», но не имели понятия, кто он и за что сидит.
В отделении уже скомандовали отбой. Я долго еще сидел на матрасе, ожидая вызова в процедурку и своей дозы аминазина, и только тогда, когда стало ясно, что никто никого не собирается вызывать, развернул матрас, чтобы спать. Увы, несмотря на изматывающий этап и недосып, заснуть я не мог. Меня колотило от стресса, было холодно. Чтобы согреться, присел к батарее — она была чуть теплой, — но не просидел там и минуты, как почувствовал, что с потолка на бритую голову капает оттаявшая изморозь.
Исследователь нацистских концлагерей Е. A. Cohen цитировал ощущения одного из узников Аушвица: «У меня было чувство, как будто я не имею к этому отношения, как будто все в целом меня не касается» [76] Цит. по: Франкл В. Психолог в концентрационном лагере.
. Для меня это было нечто большее — метафизическим ощущением, когда телесное «Я» разделяется с настоящим Я. Другое «Я» осталось со своей болью и страхом внизу. А значит, был и метод избежать боли и страха — то, что позволяло выжить и в Аушвице, и в Благовещенске. Я не есть «Я».
Это странное состояние длилось от силы минуту. Потом я вылез из щели между чужими кроватями, придвинул свой матрас вплотную к Коневу, которого тоже била холодная дрожь. Укрыл нас обоих своим вторым одеялом — так мы и заснули.
Глава II. ШЛЮПКА ДУРАКОВ
День второй
5 февраля 1981 года
Первое отделение Благовещенской СПБ
Трах-ба-бах-ба-бах! — это полетело по цементному полу пустое ведро, брошенное санитаром прямо из коридора — с замахом. Проклятое ведро преследовало меня по всему ГУЛАГу — еще с самарского КПЗ.
— Встаем, дураки, убираться! — кричит санитар. — Подъем, нах! Встали, встали!..
Его ежеутренняя «молитва» уже стала привычной, но сегодня был семейный праздник — день рождения отца — и то, что этот день начинался с санитарского мата, было обидно.
В отличие от карантинной «шестерки», камера № 4 была маленькой, всего на пять человек, но главное — и благоприятное — отличие заключалось в том, что каждый из ее обитателей имел собственную койку. Это была далеко не самая роскошная постель на свете. Матрас оставлял желать много лучшего — как ни мни его на ночь, к утру коечные пружины все равно будут впиваться в бока, — да и одеяло было местами прозрачным на свет. Тем не менее, забравшись под одеяло во всей одежде и укутавшись до ушей, можно было неплохо согреться и днем, и даже ночью.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: