Виктор Давыдов - Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе

После обеда урки играли в карты — судя по крикам и рычанию, доносившимся из темного угла, там разворачивались нешуточные драмы. Закончив с картами, урки переходили к выполнению своих политических обязанностей. Кого-то вызывали к себе, разбирая споры и конфликты, кого-то наказывали за нарушение зэковских правил, кого-то переводили из одной касты в другую.

Когда становилось скучно, урки организовывали «концерт». Вытаскивали молодых парней в центр камеры и заставляли что-нибудь петь или плясать. Ни то ни другое делать в камере никто не умел, но отказы не принимались — и особо застенчивых били в ухо. После этого безголосые пели, а неуклюжие плясали — все плясуны почему-то выбирали для исполнения матросский танец «Яблочко». Это было убогое зрелище, напоминавшее цирк лилипутов.

Другой частью культурной программы были спортивные состязания. «Олимпийский комитет» составляли сами урки, которые выбирали крепких зэков и заставляли их приседать и отжиматься до упаду. Делались ставки — обычно ставкой были сигареты, — победителей урки подкармливали, а проигравших били.

Вокруг урок обитала их «гвардия» — «ломы». Эти рекрутировались из крепких парней, умевших хорошо драться и совершенно не умевших соображать. Сами урки никогда не занимались рукоприкладством — однако достаточно было кому-то из них процедить сквозь зубы: «Пацаны, покажите этому мудиле, где найти пятый угол», как ломы с удовольствием кидались «мудилу» бить. Служба оплачивалась жратвой и табаком из имущества других зэков. Рассказывали, что в лагерях ломы работали уже не только кулаками, но ножами, топорами и прочим подручным инструментом — до летального исхода.

Ломы рекрутировались из «бакланов» — гопников, сидевших за насильственные преступления: хулиганство, легкие и тяжкие телесные повреждения, изнасилования. Бакланы были самыми неприятными соседями: поголовно отмороженные, с психопатическими наклонностями и не имевшие никакого понятия о том, что можно делать и чего нельзя. Как и урки, бакланы не ложились по отбою и шумно развлекались, орали и гоготали, когда полкамеры уже спало. Другим их любимым занятием было «художественное пукание» — обязательно там, где это доставляло неприятность соседям. И днем и ночью они могли устроить кому-нибудь из спящих зэков «велосипед» — засунуть между пальцев ног полоски газеты и их зажечь.

Ниже бакланов на иерархической лестнице размещались «фраера». Во фраера записывали расхитителей госимущества, взяточников и вообще людей с каким-то образованием независимо от статьи — как политический я тоже оказался автоматом во фраерах. К фраерам урки относились как к дойным коровам: обычно фраера получали сытные посылки и были получше одеты. Относительно спокойное существование в камере им обеспечивали только добровольные, но необходимые подношения уркам.

Среди фраеров попадались люди, обладавшие какими-нибудь скромными, но среди общей серости ценимыми талантами вроде умения рисовать, писать письма, стихи и кассационные жалобы.

Их урки ценили безотносительно посылок и обычно даже сами подкармливали. Занятную функцию — напоминавшую менестреля Средних веков — выполнял рассказчик. Тот фраер был спившимся школьным учителем, чья память, к счастью, смогла пережить отравление алкоголем.

Вечерком урки просили его «тиснуть роман», и рассказчик по пару часов кряду пересказывал какой-нибудь популярный приключенческий сюжет, вроде «Графа Монте-Кристо», ставя точку в момент, когда урки, наконец, засыпали. Следующая серия сериала читалась на другой день.

Большинство населения общей камеры составляла самая многочисленная каста — «мужики». Необразованные, темные, бессловесные, их понятия о мире складывались только из того, что они видели в своих селах, мелких городишках и пролетарских районах. Они не знали ничего, кроме тяжелого грязного труда и пьянки, и не представляли себе счастья иначе, как только долго и крепко пить. За пьянку больше половины их и сидели — с набором однообразных и часто бессмысленных преступлений.

Какой-то мужик оказался в тюрьме за похищение буханки хлеба — но не от голода. Он пытался отобрать бутылку водки у старика, выходившего из магазина. В схватке бутылка упала и разбилась, так что грабитель забрал то, что у жертвы осталось, — буханку хлеба стоимостью 26 копеек, — с чем на месте преступления и был схвачен.

Многие сидели за избиение жен, соседей, кто-то в пьяном угаре убил соседскую корову, кто-то — самого соседа, с которым пил несколько дней подряд. Самые безобидные сидели за то, что крали что-то с места работы, причем в крупных размерах. Тащили всё, особенно часто воровали со стройки дефицитные краску, плитку и даже кирпичи и цемент. С заводов выносили детали и инструменты на продажу, рабочий с мебельной фабрики умудрился украсть целый шкаф — вместе с друзьями он перекинул его в уже собранном виде через забор фабрики.

Эти люди напоминали средневековых крестьян, как их описывали хроники. Привычные к покорности и послушанию любому начальству, в камере они тоже без тени протеста подчинялись воле урок и делали все, чего те от них требовали, независимо от возраста. И часто можно было видеть, как какой-нибудь урка фальцетом выговаривал что-то седому мужику.

Мужики проводили время в камере, вспоминая пьянки и ожидая неизбежную отправку на зону. Там им была уготована привычная для них участь рабов, разве что на зоне «хозяевами» мужика были одновременно и надзиратели, курки — которые заставляли мужиков за себя работать. Эта перспектива мужиков отнюдь не огорчала и по врожденной привычке к труду их даже радовала, ибо здесь они тяжко маялись от неумения занять себя чем-то. Мир, нарисованный Оруэллом, только внешне кажется абсурдным, лозунг «Рабство — это счастье» вполне выражал мироощущение большинства насельников общей камеры.

Наверное, большим утешением для мужиков, делавшим их существование в камере почти комфортным, был факт, что они еще не были низшей кастой. Низшими кастами считались «черти» и «петухи». Это были существа, напоминавшие людей уже только по внешности, — с них Свифт мог бы еще красочней написать своих yahoo. Они обитали на полу, под нарами, вылезая оттуда только на еду и в туалет — либо когда их вытаскивали для выполнения рабских обязанностей. Совсем бессловесные, изъяснявшиеся больше мычанием, чем словами, всегда избитые, всегда грязные, они и занимались постоянно чем-то грязным вроде мытья полов и толчка.

Черти в большинстве своем были бродягами и кончеными алкоголиками. Вообще всякий зэк, не следивший за личной гигиеной, мог легко оказаться в чертях. В знак смены статуса его заставляли съесть кусок мыла — и заталкивали на житье под нары. Там же оказывались за серьезные нарушения зэковской этики — например, те, кто крал что-нибудь у сокамерников. Наконец, в черти отправляли тех, кто совершил такой вопиющий и необратимый проступок, как доел или докурил за петухом. Петухияю обитали на самой низшей ступеньке иерархической лестницы.