Виктор Давыдов - Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе

12 марта 1980 г. при обыске на квартире свидетеля Романовой Н. В. был обнаружен и изъят так называемый «архив» Давыдова, который передал его для хранения Романовой Н. В. незадолго до ареста. Среди документов, находящихся в «архиве» Давыдова, обнаружена диссидентская и негативная литература, в том числе

(6) «Хроника текущих событий»,

(7) «Феномен тоталитаризма», значительное количество рукописей Давыдова, содержащих клевету на советский и общественный строй, среди которых

(8) исполненная Давыдовым рукопись «Второго пришествия не будет» и

(9) разработка отдельных тем к машинописным работам «Феномен тоталитаризма».

Если про «клеветническую» литературу, неоднократно упоминавшуюся в определении, все было ясно, то что такое «диссидентская» и тем более «негативная», было непонятно. Эти слова были заимствованы из жаргона пропаганды, но никак не из закона.

Определение пространно цитировало экспертизу «Феномена» и «Второго пришествия» авторства эксперта, преподавателя научного коммунизма Планового института Кудинова, который утверждал, что мои работы излагают положения ряда буржуазных авторов, в том числе ярого антикоммуниста и антисоветчика 3. Бжезинского, защищающих буржуазное государство и капиталистическую общественную систему.

Таким образом, эксперт походя записал в шизофреники и советника президента США [61] Имя Бжезинского попало в экспертизу совершенно из ниоткуда. Что-то о Бжезинском я знал из советских публикаций, но сам ни разу его не цитировал и ознакомился с его «положениями» уже гораздо позднее. . Далее говорилось:

В этих работах, по заключению эксперта Кудинова, содержится ложь и клевета на социалистическую плановую экономику, на колхозный строй, на социалистическую культуру, на рост благосостояния и культуры советских людей, а также цинизм и глумление над патриотизмом советских людей и их идейной убежденностью, грубо фальсифицируется марксистско-ленинское учение о коммунизме, советская миролюбивая внешняя политика, отрицается расширение и углубление социалистической демократии в условиях развитого социализма, преувеличивается роль и значение буржуазной демократии.

Не знаю, читал ли сам Кудинов работы, но некоторые пассажи не могли не удивить. Особенно про «колхозный строй», который я вряд ли упоминал вообще, — все-таки я писал о советском праве, а не о сельском хозяйстве.

В любом случае, ничего из определения не имело значения, кроме результативной части: В связи с продолжением Давыдовым общественно-опасных деяний по делу произведена стационарная судебно-психиатрическая экспертиза в Центральном научно-исследовательском институте судебной психиатрии им. проф. Сербского. Давыдов В. В., как страдающий эмоционально-волевыми расстройствами, склонностью к резонерству и нарушением критических способностей в отношении инкриминируемых деяний признан невменяемым. В силу особой социальной опасности нуждается в направлении на принудительное лечение в психиатрическую больницу специального типа. Все это точно совпадало с мнением Коростелева, который заявил в своей речи, что отправить Давыдова в психбольницу общего типа нельзя, ибо там он будет иметь возможность и далее распространять свои взгляды. Получалось, что психиатрическая тюрьма была выбрана только для того, чтобы «клеветнические измышления» Давыдова не достигли ушей пациентов обычной психбольницы.

После вынесения определения «правые» не в очень веселом настроении вышли в сквер на круглой площади у здания облсуда. Некогда в ее середине стоял памятник Александру II работы известного скульптора Владимира Шервуда — автора знаменитого памятника-часовни «Героям Плевны» в Москве. После революции памятник Царю-Освободителю сломали и поставили на гранитный постамент довольно невзрачную фигуру «царя-поработителя» Ленина, стоящую до сих пор.

Друзья постепенно расходились, когда их осталось человек четыре или пять — в основном девушек, — неожиданно появился пьяный Константинов, исчезнувший из зала суда сразу после дачи показаний. Как выяснилось, перехватив где-то стакан, он отправился домой и еще раз — явно по указанию своего куратора — попытался уговорить Ольгу Мухину поехать давать показания в суд. Закончилось все это скандалом, в ходе которого Константинов избил Ольгу до синяков, после чего вернулся к зданию облсуда и с ходу напал на Любаню.

Он несколько раз ударил Любаню по лицу, затем вытащил прихваченный из дома молоток и попытался стукнуть им Любаню по голове. Она защищалась, молоток попал по руке — в клинике определили, что Константинов сломал Любане предплечье, и пришлось наложить гипс. Любаня в тот же вечер подала заявление в милицию, менты забрали Константинова в отделение. Там он на голубом глазу объяснил, что сделал это из протеста против Любаниных «антисоветских взглядов». Объяснение загадочным образом было признано удовлетворительным, и наутро Константинова отпустили (легко догадаться, что после звонка из КГБ). В возбуждении уголовного дела было отказано — о чем Мухиной рассказал сам Константинов, явившийся забрать свои вещи [62] Больше о Константинове никто ничего определенного не слышал. Ходили слухи, что он все-таки попал в тюрьму за пьяную драку, но ненадолго. Рассказывали, что потом его кто-то так сильно избил, что он стал инвалидом, и кажется, от последствий избиения умер. Я бы удивился, если бы он хорошо кончил. .

Здоровой левой рукой Любаня передала мне пару листков. Это было копией открытого письма в мою защиту, отправленного в адрес облсуда. Там были 42 подписи — в основном друзей и знавших меня самарцев, но были и имена москвичей: Ирины Якир и Люды Кардасевич.

Подписавшими довольно смело для того времени задавался вопрос:

Уверены ли вы в том, что выносите приговор виновному, клеветнику, а не человеку, искренне желающему добра своему народу, своей Родине, душою болеющему за ее судьбу?

Естественно, что для суда письмо не имело значения, однако нельзя было не удивиться откровенности подписавших. Для всех это было открытым заявлением: «Да, и я тоже считаю, что судить за политические взгляды человека нельзя и, тем более, нельзя объявлять его за это сумасшедшим». В терминах 1980 года это выглядело как донос на самого себя в КГБ. Тем не менее чекисты не репрессировали никого из подписавших — кроме Ольги Мухиной, против которой суд потребовал возбудить уголовное дело за отказ от дачи показаний. (Дело закончилось ничем — к тому времени, когда маховик юридической машины повернулся, Ольга была уже беременной, и ее решили оставить в покое.)

На маму было невозможно смотреть — от ее оптимистического настроя не осталось и следа. Она пыталась меня приободрить, но у самой дрожали углы рта и с глаз не сходили наворачивающиеся слезы. Наверное, только сейчас она поняла, как хитро Соколов использовал ее в своих целях, заставляя подыгрывать ему для того, чтобы отправить меня в психиатрическую тюрьму.