Виктор Давыдов - Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе

— Пить… — просил я. — Пить…

В пустой камере, понятно, никто не откликался. Надо было как-то добраться до водопроводного крана в углу камеры — звук падавших с него капель звонко отзывался эхом в тишине пустого помещения.

Собрав все силы, я выполз из-под стола и пополз дальше. Бетонный пол пачкал белье, но подняться не стоило и пытаться. Дополз до двери — почти половину расстояния, здесь выпал в какой-то другой бред — туда неминуемо тащило, стоило ослабить контроль над разумом.

Вернувшись в себя, двигая руками и ногами по очереди, полз дальше. Я смог добраться до толчка, над которым висел кран, и ухватился руками за высокий мокрый край. Однако подтянуться, подняться было невозможно — мускулы превратились в мягкие веревки, и даже для того, чтобы просто поднять руку, требовались неимоверные усилия. Я сделал несколько попыток, после каждой ударяясь лицом о цементный пол, и потерял сознание.

Топот ног вернул меня в реальность. Оказалось, это был не бред. Вернувшиеся с прогулки сокамерники оттащили меня назад на матрас, принесли кружку с обжигающе-ледяной водой. Снова темнота. Наверное, это было вечером, когда меня подняли и снова отправили в процедурку, где медсестра сделала еще два укола. Ни сопротивляться, ни даже просить о пощаде не было сил.

— Это надо пережить. Это пройдет, просто надо пережить, — повторял я себе те несколько минут, пока мутный туман не окутал сознание.

И снова бред. Из него вывел удар сапогом в бок.

— Вставай! С вещами!

Я сделал попытку подняться, но не смог. Было темное утро, со шконок сокамерники с удивлением смотрели, как капо с матом вытаскивали из-под стола меня и матрас.

Сокамерники больше всего были удивлены, что я пробыл в тюрьме только сутки.

— Оказывается, надо сразу мочить козлов — и тогда шеме тому везут на спец…

В коридоре на пол кинули мешок с одеждой.

— Одевайся, псих!

Стоять я не мог, опустившись на пол, с долгими остановками кое-как начал стягивать тюремное белье, вкривь и вкось натягивая одежду. Кажется, снова отключился — когда очнулся, услышал ругань медсестры, оравшей на капо — им пришлось самим меня одевать (и заодно бить — но тело ничего не чувствовало).

Вниз вместе с появившимся надзирателем — чуть ли не кубарем по лестнице, коридор, опять привратка.

В камере я сидел один, периодически то впадая в забытье, то возвращаясь в тюрьму. «Где я? Самара? Сызрань? Нет, Казань… Сколько я здесь? Какое сегодня число?..» Наверное, прошло много времени, когда меня вывели и посадили — не в воронок, в зеленый микроавтобус-уазик с красным крестом на борту. Надзиратель сел в кабину, в кузове я ехал один на холодной и скользкой боковой скамейке. Дорога была мокрой и снежной, микроавтобус, тормозя, сильно юлил. В конце концов, я свалился на пол и уже не пытался сесть. Оставшийся путь я лежал пластом на металлическом полу, подтянув шапку под голову, чтобы не биться ею о железо.

Из уазика за ногу меня вытянул незнакомый надзиратель в белом халате поверх обычной формы МВД. Я тут же сделал попытку свалиться в грязь, но надзиратель поддержал «на плаву».

Вахта, высокая бетонная стена, поверх которой тянулись электрические провода, укрепленные на толстых изоляторах. Надзиратель проверил дело, попытался задать стандартные вопросы: имя, фамилия, отчество, год рождения, статья?.. — в ответ я мычал что-то невразумительное, язык продолжал болтаться инородным предметом во рту.

Надзиратель покачал головой, хотя и без удивления — похоже, такое зрелище было ему привычно. Мы прошли через вахту, зашли в дверь желтого дома старой постройки и сразу спустились в подземный переход.

Там было душно и влажно. Противно пахло прачечной и кислой капустой. Навстречу попалась группа людей, одетых в старые латаные пижамы. Их лица были худыми, головы стрижены наголо, глаза как будто застыли. Они провожали меня взглядами, как зомби, поворачивая всей головой. Надзиратель завел в комнату с обитыми цинком столами, кинул белье и пижаму, такие же заштопанные, как и на тех заключенных, и заставил переодеваться.

— Где я? — язык не слушался, и получилось нечто вроде «Дээ а?»

— В больнице.

— Какой больнице? («Аагой балницэ?»)

— В специальной психиатрической больнице МВД. В Казанской СПБ.

Полностью одеться не удалось — я все же отключился, пусть и ненадолго. Надзиратель привел меня в чувство, шлепая по щекам. Из своих вещей остались только носки и кулек с продуктами — все прочее было уложено в мешок и отправлено на склад.

Далее надзиратель тащил меня уже на себе по подземному переходу. В торце его справа и слева находились две двери с квадратными окошками. Направо было Первое строгое отделение, дверь открылась, надзиратель передал меня, как вещь, из рук в руки, санитару из зэков. Завели в камеру, я рухнул на койку и тут же отключился.

Самый страшный день в жизни подошел к концу. Ибо кончается все. Даже ужас и боль.

На другой день после прибытия в СПБ меня вызвала врач — Людмила Петухова. Я все еще плохо стоял и еще хуже говорил.

— Что вы натворили в тюрьме? — спросила она тоном, каким следователи допрашивают серийных убийц. Я объяснил. Петухова посмотрела на меня, бледного и зеленого, махнула рукой и отправила назад в камеру, не назначив лекарств, приходить в себя.

Первое отделение было расположено в полуподвале, прямо напротив него было расположено Второе отделение, так же «строгое». В нем с 1969 года в одиночке сидел Виктор Ильин — человек, покушавшийся на Брежнева.

Это покушение сегодня уже имеет несколько версий. Антисоветски настроенный инженер, отправленный служить в армию — и человек явно психически неуравновешенный, — объявил, что собирается убить Брежнева. За день до покушения он взял из оружейного склада два пистолета и отправился в Москву, где в последний раз в истории советские вожди встречали космонавтов.

Далее началось нечто непонятное. Похоже, об антисоветских разговорах Ильина кто-то доносил в КГБ, — но КГБ почему-то не действовал. Перед отъездом Ильин заехал на квартиру родственника, служившего в милиции, и забрал там из шкафа милицейский плащ (вся милиция и КГБ к тому времени уже перешли за зимнюю форму). Сел на поезд и утром был в Москве.

Андропов отправил депешу, согласно которой у него имелась информация о готовящемся покушении, — но ничего более не предпринял. Среагировал ближайший друг Брежнева, генерал Семен Цвигун, отправленный в КГБ, дабы лично надзирать за действиями чекистов. Он настоял, чтобы машина Брежнева вышла из кортежа на Якиманке и въехала в Кремль окольным путем — через Спасскую башню.

Кортеж между тем двигался к Боровицкой, куда отправился и Ильин. Официальная версия, будто бы Ильин стрелял от домов у Боровицких ворот, опровергнута дважды — самим Ильиным и космонавтом Леоновым. Оба утверждают, что стрельба случилась у здания Оружейной палаты, уже в Кремле.