Сева Новгородцев - Интеграл похож на саксофон

Мы потихоньку начали обживаться в Первопрестольной, кое-кто снял себе жилье. Комнаты были обычно скверные, в пыльных коммуналках, но все же собственная крыша над головой.

Наш певец, Рома Власенко, собрался жениться. Его невеста, откуда-то из Прибалтики, была студенткой московского вуза, жила в общежитии. Рома работал в Москве, но прописан был в Киеве. Брак по любви означал бы полное бесправие молодых, поскольку без прописки в Москве рассчитывать им не на что.

Рома скопил денег и нашел человека с комнатой, которую тот мог продать. Частной собственности тогда еще не ввели, все жилье принадлежало государству. Пришлось действовать строго по закону — невеста Ромы зарегистрировала брак с владельцем комнаты и как супруга была прописана на площадь мужа. Муж получил свои деньги и у жены не появлялся, поскольку в семейной комнате его законная супруга открыто сожительствовала с певцом из Росконцерта. Бывает.

Через некоторое время невеста сообщила Роме, что ждет ребенка. Ребенок благополучно родился и был записан на имя своего законного отца, прописанного вместе с женой в упомянутой выше комнате. Рома няньчился со своим сыном, который по документам приходился ему чужим человеком. Примерно через год молодые родители разыскали мужа в законе, дали ему еще денег с тем, чтобы он оформил развод со своей женой, невестой Ромы и матерью его малолетнего сына.

После развода невеста Ромы осталась матерью-одиночкой в комнате бывшего мужа. Рома сделал предложение, женился на этой матери-одиночке, прописался в ее комнату как супруг и усыновил ее ребенка. Своего ребенка.

Пианист Володя Шафранов, способнейший музыкант, постигавший высоты джаза на чистой интуиции, с отроческих лет был негоциантом на Невском, причем дела имел преимущественно с финнами. Финские туристы, задушенные на родине карточной системой на алкоголь и непомерно высокими ценами на спиртное, с удовольствием продавали содержимое своих чемоданов за советские рубли, на которые можно было немало купить в центральном гастрономе. Володе пришлось выучить язык страны, он лопотал на нем быстрее аборигенов.

Потом он познакомился с совсем не старой еще женщиной с двумя детьми (9 и 11 лет), у них случился роман, и через какое-то время Володя решил жениться. Повторился вариант Ромы Власенко, с той только разницей, что Володя стал приемным отцом чужих детей и прописка его была за пределами СССР. Он уехал в Финляндию, одно время преподавал в джазовом училище в Пори, а потом, в 1996-м, я встретил его в Нью-Йорке на сверхмодной тусовке на крыше отеля «Челси». Я приехал из Лондона вести концерт Давида Голощекина, он прилетел из Питера. Володя не без гордости сообщил, что работает штатным пианистом на известной детской телепередаче «Улица Сезам».

Тогда, в 1971 году, после ухода Володи мне надо было принимать срочные меры. Я вспомнил про Владика Петровского. Молодой гибкий музыкант очень подходил нам по стилю, а главное, человек хороший.

Из интервью Влада Петровского

И вот однажды… меня разыскал Сева Новгородцев, который тоже играл в оркестре Вайнштейна и меня знал смолоду, с шестнадцати лет. Он огляделся вокруг и сказал: «Ну что ты тут сидишь, с бандюками сражаешься?! Поехали лучше в Москву!» Как раз пятница была. И он говорит: «Знаешь что? В понедельник в десять утра встречаемся в аэропорту Пулково».

…Я говорю: «Знаешь, Сева, мне в понедельник надо академку закрыть в консерватории… Мне пора выходить на занятия». Но он нажимал: «В понедельник мы должны быть в Росконцерте».

И я два дня думал: оставаться в Питере и идти в «консу» дела улаживать или сесть в самолет и улететь в Росконцерт? Но Сева меня уговорил: к десяти утра в понедельник я приехал в аэропорт. Еще не было того «Пулково», нынешнего, ультрасовременного. Это был еще старый, маленький аэропортик. И самолетик — «Ту-104».

Это было 1 октября 1971 года.

Летим. А Москва не принимает. Мы покружили над Москвой и опять сели в Питере. Я говорю: «Севочка, ничего не получается! Я поехал в „консу“! Не судьба!» Но он меня удержал, и следующим рейсом мы все-таки улетели в Москву… И с тех пор я живу здесь, в Москве. Окончательно переселился…

Именно Сева сыграл в моей судьбе ключевую роль. Я сначала жил в дворянской семье и был такой… как бы сказать, мягкий парень. И Сева учил меня быть очень вежливым, но при этом внимательно следить за тем, что происходит вокруг, чтобы не делать глупости и не поддаваться на всяческие провокации. Это происходило до 1975 года включительно, пока он не уехал.

Владик был длинненьким и худеньким, поэтому получил надолго закрепившееся за ним прозвище Гвоздик. Как-то мы были на юге, Владик весь день провел на пляже и когда пришел на концерт с обгорелым на солнце лицом, то кто-то сказал: «Ой, смотрите! У Гвоздика шляпка заржавела!»

Шутили мы тогда много и охотно, по любому поводу. Это была наша форма защиты от окружения, норовившего все время как-нибудь лягнуть, укусить. Шли, бывало, музыканты-гастролеры по улицам незнакомого города и со столичной учтивостью спрашивали у прохожих девушек: не подскажете ли, где здесь улица Деникина? Или: скажите, как пройти на проспект Врангеля? А в зеленых приморских городах юга можно было еще спросить про бульвар Керенского, набережную Троцкого или парк культуры и отдыха имени Жертв коллективизации.

Потом я узнал, что в Амстердаме есть Аллея двух колбас и Аллея безумной монахини. В Чикаго есть перекресток Проститутской улицы и проезда Блаженства. Под Санта-Фе, в городе Литтлтон, есть Холм болванов, в канадском городе Йеллоунайф есть улица Косматая задница. На этой улице указатель с названием долго не висит, исчезает практически мгновенно, но зато почти в каждом доме его можно увидеть красующимся на стене. В России мне ничего такого не попадалось. Единственно, что приходит на ум, так это питерский проспект Стойкости, да и то смешным это стало только в наш сексуально озабоченный век.

В каждом городе, по нашей теории, непременно должен был стоять памятник генералу, в честь которого город и назван. В Херсоне — памятник генералу Херсону, в Майкопе или Армавире — генералам Майкоп и Армавир. Ближайшее с гостиницей предприятие общепита мы неизменно переименовывали в кафе «Изжога», где главное блюдо было «мастурба». Иногда «свинокур», среднее между курицей и свиньей.

Немало радости добавлял нам Юра Антонов. Из его рассказов в нашем лексиконе оседали слова «брука́ матерча́тая», «клювы́», «негритянцы», голландский город «Апстердам» и т. д.