Андрей Танасейчук - Джек Лондон: Одиночное плавание

Когда «Снарк» покидал Бора-Бора, вся палуба была завалена дарами.

«Что было делать с изобилием?! — восклицает Лондон. — Мы не могли работать на “Снарке” из-за этого изобилия. Мы ходили по фруктам. Шлюпка и моторная лодка были полны до краев. Натянутые тенты трещали от их тяжести. Но как только мы попали в настоящий ветер, началась автоматическая разгрузка. При каждом качании “Снарк” выбрасывал за борт то связку бананов, то десяток кокосовых орехов, то корзину с лимонами. Золотая лимонная река стекала по шканцам. Лопались огромные корзины с ямсом, а гранаты и ананасы катались взад и вперед. Куры и цыплята вырывались на свободу и торчали везде — и на борту, и даже на мачтах. Это ведь были дикие куры, умеющие летать. Когда мы пробовали их ловить, они улетали с судна и, покружившись над морем, возвращались все-таки назад, — впрочем, не всегда возвращались… Никто не заметил в суматохе, как из клетки выбрался поросенок и очутился за бортом».

Одна из глав «Путешествия на “Снарке”» называется «Мореход-самоучка». Забавная глава — в ней описывается, как Лондон учился искусству навигации. Но за юмором и самоиронией видна реальная (и очень серьезная) проблема: хотя писатель немало постранствовал по водным просторам, однако судоводителем не был. Конечно, еще юношей он отважно правил парусным яликом, потом управлял «Рэззл-Дэззл» и патрульным судном, уверенно вел «Спрей», но плавал он по внутренним водам — заливам Сан-Францис — ко и Пуэбло, по протокам и рекам, впадающим в эти заливы. Его опыт открытого моря (богатый, что и говорить!) — был опытом матроса, а не штурмана и не капитана. Вести парусник в виду берегов в знакомой акватории — совсем иное, нежели в открытом море. Для этого надо уметь ходить по проложенному курсу, определяя свое местоположение по солнцу, по звездам, при помощи приборов, с которыми необходимо уметь обращаться. Этих навыков не было. Требовался профессиональный капитан.

Лондон признается: у него на судне дело с капитанами обстояло плохо. «Хорошие капитаны занимают хорошие места на судах с водоизмещением от одной до пятнадцати тысяч тонн и не станут менять свое положение, чтобы водить по волнам наш десятитонный “Снарк”». Водоизмещение у «Снарка» было побольше — около 16 тонн, но в принципе писатель прав.

Лондон пишет, что у него на судне побывали три капитана. На самом деле — два. «Первый из них страдал таким старческим слабоумием, что не в состоянии был указать плотнику точные размеры бушприта». Это — Роско Эймс. «Он был до такой степени дряхл и беспомощен, что не в силах был приказать матросу вылить одно-два ведра соленой воды на палубу “Снарка”. Двенадцать дней, которые мы простояли на якоре под отвесными лучами тропического солнца, палуба оставалась сухой. Она рассохлась, конечно. Мне стоило 35 долларов переконопатить ее». Роско, конечно, не был «дряхл и беспомощен», но совершенно никчемным — был. А что касается палубы — тут вины Лондона не меньше: не стоило оставлять судно на попечении такого разгильдяя, тем более после того, как его известили о скором увольнении.

«Второй капитан, — замечает Лондон, — был сердит. Он родился сердитым». А «третий капитан был до такой степени криводушен, что по своей кривизне мог сравняться с пробочником. Правды он не говорил никогда, понятия о чести у него совсем не было, и он был так же далек от прямых путей и честных поступков, как был далек от настоящего курса». На самом деле речь идет об одном и том же человеке — о капитане Уоррене, который вел «Снарк» от Гавайев к Маркизским островам, а затем по водам архипелагов Полинезии. Он был действительно мрачный субъект, однако дело свое знал, что бы писатель ни говорил о нем. Но, — как пишет Лондон, — «в Сува, на островах Фиджи, я рассчитал своего третьего капитана и снова взялся за роль морехода-любителя». Почему так произошло — история темная. Скороговоркой упоминается, что Уоррена уличили в краже, но вроде бы простили. Похоже на то, что он ушел все-таки сам.

Расставание с Уорреном ознаменовало начало последнего этапа путешествия. От Фиджи мореплаватели направились к Новым Гебридам, а оттуда к Соломоновым островам.

У Лондона есть рассказ «Страшные Соломоновы острова». Рассказ ироничный, веселый и написан (или задуман) был тогда, судя по всему, когда писатель находился в тех местах, о которых писал. Главный герой, изнеженный западной цивилизацией молодой человек, оказался на островах волею случая, но нескольких недель, проведенных там, было достаточно, чтобы он перепугался почти до смерти и уверовал, что они действительно «страшные».

Едва ли Лондон считал острова такими уж «страшными», хотя и писал Стерлингу: «Последние три-четыре месяца “Снарк” путешествовал по Соломоновым островам. Что ни говори, но это, похоже, и в самом деле самая дикая часть света. Охота за головами, каннибализм и смертоубийство здесь свирепствуют. Есть острова, где ни днем ни ночью нельзя расставаться с оружием — мы и не расставались и обязательно, сменяясь, дежурили по ночам. Однажды Чармиан и я решили прокатиться на лодке вдоль острова Малаите. Нас сопровождали местные. Мы встретили туземцев: мужчины и женщины, они шли голышом, но были вооружены луками, стрелами, копьями, томагавками, палицами и винтовками. На берег мы сходим всегда только с оружием, и нас не только обязательно прикрывают с вельбота, но и заранее разворачивают его носом в море» [229] Цит. по: London Ch. The Book of Jack London: in 2 vol. Vol. II. Р. 172. .

Однако именно Соломоновы острова положили конец кругосветному путешествию. Причина — болезни. Они поразили всех участников экспедиции. Лондон пишет: «Самый воздух Соломоновых островов словно пропитан каким-то ядом… Достаточно укуса москита, незначительного пореза, самой пустой царапинки, чтобы образовался нарыв… Нарыв вскрывается, образуется язвочка, которая с поразительной быстротой разъедает кожу. Едва заметный нарывчик с булавочную головку становится на второй день язвой в маленькую монету, а через неделю ее уже не покроет серебряный доллар».

Никто из экипажа «Снарка» не избежал этой напасти. Вдобавок все заразились малярией — «Снарк» от крушения спасало лишь то, что приступы у членов экспедиции случались в разное время, иначе корабль вести было бы некому.

Разумеется, лихорадка не миновала и Лондона. Но ему пришлось хуже всех. Позднее он вспоминал: «Из всех больных на судне… я был в наихудшем положении. С первым встреченным пароходом я отправлюсь в Австралию и сразу лягу на операционный стол. Из числа моих болезней (не главных) я должен упомянуть об одной, очень таинственной. За последнюю неделю руки у меня распухли как от водянки. Сжимать их было трудно и болезненно. Тащить канат — совершенная пытка. Ощущение такое, точно они отморожены. Кроме того, кожа сходит с них с угрожающей быстротой, а новая, которая вырастает, твердая и толстая».