Андре Моруа - Дон Жуан, или Жизнь Байрона

После смерти Авеля является ангел, чтобы заклеймить Каина, который переносит кару, но не признает за собой вины.

Это вопль самого Байрона, отмеченного, как он думал, каиновой печатью и осужденного бродить по земле. И он тоже убил своего младшего брата, первого Байрона. Был ли он ответствен за это? Он был тем, чем был, он не сам произвел себя на свет, он не мог действовать иначе и кричал несправедливому Богу: «Почему ты поступил со мной так?»

Вальтер Скотт, которому он посвятил «Каина», мужественно принял посвящение, но попробовал оправдать Бога: «Великий ключ к тайне, может быть, заключается в несовершенстве наших способностей. Мы видим, сильно чувствуем то частичное зло, которое нас угнетает, но мы знаем слишком мало об общей системе вселенной, чтобы понять, каким образом существование этого зла может быть совместимо со всеблагостью Создателя».

«Каина» жестоко раскритиковали, особенно с точки зрения ортодоксальной религии. Это не было, конечно, произведение атеиста, и Байрон с неутомимой настойчивостью напоминал об этом, но это было сочинение еретика. От Кента и до Пизы духовенство произносило проповеди против этого кальвинистского Прометея. Но даже скандал не создал успеха. Трагедии разочаровали английских читателей Байрона, которые были более романтичны, и он очень огорчился. «Вы видите, что значит метать бисер перед свиньями. Покуда я писал преувеличенные бессмысленности, которые развращали вкус читателей, они аплодировали и вторили мне, словно эхо, а теперь, когда я создал за последние три-четыре года вещи, которым нельзя дать умереть, все стадо рычит, ворчит и рвется назад в свое болото. В конце концов я наказан поделом за то, что портил их, потому что ни одна душа на свете не сделала столько, сколько я в моих первых сочинениях, для того чтобы распространить этот стиль, преувеличенный и фальшивый».

Англия отворачивалась от Байрона-поэта. Но он был не только поэт, а еще и человек действия. Ах, если б он мог показать Хобхаузу, который был так доволен собой потому, что попал в парламент и в тюрьму, и писал (не подписывая) памфлеты против Каннинга, — показать ему, что он, Байрон, не мог бы удовлетвориться подобными имитациями мужества. Итальянская революция, где он может играть большую роль, — вот на что он возлагал теперь свои надежды.

Всю зиму вместе с Пьетро Гамба и его «братьями» americani он конспирировал, жертвуя одновременно и собственной особой и деньгами. Нужно было припрятать штыки, мушкеты и патроны? Нужно было провести тайное совещание? Он предлагал дворец Гвиччиоли. «Это довольно крепкая позиция — узкие улицы, защищаемые изнутри, надежные стены». Нужны были деньги? Он давал их. Он знал, что рисковал жизнью. Но считал, что дело стоило того. «Подумайте — свободная Италия. Ничего подобного не было со времен императора Августа… Что значит «я», если хотя бы одна искра, достойная прошлого, может быть во всем блеске передана будущему?»

Характерная черта: энтузиазм и физическая храбрость соединялись в нем с предусмотрительностью и непоколебимым здравым смыслом. Он сомневался в успехе итальянцев, если они не смогут объединиться. Не уставал призывать их к методичным действиям, правильно представлял себе стратегический план применительно к местным условиям: «Я посоветовал им выступать в отдельности, отдельными группами и в разных местах (но одновременно), чтобы рассеять внимание войсковых частей, которые, несмотря на малочисленность, все же, благодаря своей дисциплинированности, победят в регулярном бою толпу, не имеющую настоящей тренировки».

События показали правильность его предвещаний. В начале марта неаполитанцы были разбиты австрийскими войсками. Король, присягнувший конституции, отрекся от нее. Все маленькие изолированные восстания были раздавлены одно за другим. Равеннцы, как и другие, вынуждены были отказаться от своего проекта, и, как это всегда бывает, революция, которая не смогла победить, была жестоко подавлена. Папская полиция составила проскрипционные списки. Она не осмелилась тронуть Байрона, но, чтобы задеть его, в июле 1821 года изгнала семью Гамба.

Госпожа Гвиччиоли была готова на изгнание, но не желала терять своего любовника. Куда он за ней поедет? Она предложила Швейцарию. Но там было слишком много англичан, готовых направить свои подзорные трубы на лорда Байрона. Пока он колебался, пришло письмо от Шелли, сообщавшего, что едет к нему. Шелли беспокоился о судьбе Аллегры и хотел поговорить о ней. Во время конспирации Байрон считал небезопасным держать девочку в доме, который был превращен в арсенал и перед которым резали среди бела дня. Он давно уже решил, что она будет католичкой и выйдет замуж за итальянца. Конечно, по совету госпожи Гвиччиоли, которая была воспитана в монастыре, Байрон поместил Аллегру в монастырь Банья Кавалло, недалеко от Равенны.

Клэр была вне себя. Она писала ему умоляющие письма, упрашивала отдать Аллегру Шелли, если он не хочет, чтобы она жила с ним. Но Клэр, как когда-то Аннабелла, принадлежала к той породе женщин, которые приводили Байрона в ярость. Она соединяла в себе отсутствие стыдливости, в чем он упрекал Каролину Лэм, с «проповедями и сантиментами» леди Байрон, и, как и тем двум, он не прощал злобы, которую она в нем вызывала. К тому же он слишком презирал ее, чтобы доверить ей отпрыск Байронов. «Клэр пишет мне самые дерзкие письма по поводу Аллегры, — вот что выигрывает человек, решившийся позаботиться о своих побочных детях! Если бы мне не было жаль бедную девочку, я почти готов был бы отослать её к этой безбожнице, её матери, но это уже слишком плохо. Если Клэр полагает, что она сможет вмешиваться в нравственное воспитание ребенка, то ошибается; этого никогда не случится… Крошка будет христианкой и замужней женщиной, коли то возможно». Этот текст превосходно показывает бессознательного моралиста, который жил в глубине его души.

Шелли приехал 6 августа. Он ничего не знал о Байроне со времен Венеции и был очень удивлен моральным и физическим улучшением, которое нашел в нем: «Он совсем восстановил свое здоровье и ведет образ жизни, совершенно противоположный тому, что было в Венеции. У него нечто вроде постоянной связи с графиней Гвиччиоли, которая сейчас во Флоренции. Флетчер здесь, он словно тень, которая чахнет и возрождается вместе с материальной субстанцией своего хозяина. Флетчер снова обрел равновесие, и меж его преждевременно поседевших волос всходит как будто новый белокурый урожай. Лорд Байрон сделал громадные успехи со всех точек зрения: в гении, в характере, в нравственности, в счастье. Его связь с Гвиччиоли принесла очень много добра. У него были дурные страсти, но теперь он как будто победил их и становится тем, чем и должен быть: добродетельным человеком. Интерес, который он проявляет к итальянской политике, и его участие в этом — это вопросы, о которых не могу писать, но они изумят вас и доставят удовольствие… Он прочел мне неопубликованные песни «Дон Жуана», отличающиеся изумительной красотой. Это не только выше, но неизмеримо выше всех современных поэтов. Каждое слово несет на себе печать бессмертия».