Андре Моруа - Дон Жуан, или Жизнь Байрона

Франция была закрыта для них, и они поехали в Швейцарию по долине Мааса и Рейна. «Императорская» коляска Байрона привлекала нищих. «Подайте нам что-нибудь, господин командир батальона». «Одно су, монсеньор король Ганноверский!» Эти титулы забавляли Байрона и наполняли радостью сердце его лекаря. «Я с ним на равной ноге, повсюду в путешествии нас принимали совершенно одинаковым образом…»

— А в конце концов, — сказал он однажды Байрону, — что вы, в сущности, можете сделать такого, чего не мог бы сделать я?

— Вы хотите, чтобы я ответил вам, — сказал ему Байрон. — Я думаю, что есть три вещи, которые я могу сделать, а вы нет.

Лорд Байрон, отряхивающий со своих ботинок пыль Англии.

Недоверчивый Полидори попросил назвать их.

— Я могу, — ответил лорд Байрон, — переплыть вплавь вот эту реку, я могу потушить свечку выстрелом из пистолета в двадцати шагах и я написал поэму, четырнадцать тысяч экземпляров которой были проданы в один день.

Что же касается эрудита Флетчера, как называл его Хобхауз, он с восторгом установил, что Рейн между Кобленцем и Майнцем напоминает некоторые долины Албании, но питание здесь лучше. Он толстел.

Повсюду путешественники находили следы императора. «Кто поставил этот памятник, провел эту дорогу, вырыл этот канал?» — спрашивали они. «Наполеон», — отвечали всякий раз крестьяне. Байрон, любитель совпадений, радовался, находя на всех постройках буквы: Н. Б. — Ноэл Байрон.

Утесы, покрытые замками, склоны, отягченные виноградниками… Этот радостный рейнский пейзаж напоминал ему Августу. В мифической вселенной Байрона она была Верностью в Несчастии. Он писал ей с горячей нежностью, посвятил стихи: «Утес Драхенфельса, увенчанный замком…» Он говорил, что ему хотелось бы жить с ней в этих местах, которые стали бы прекраснейшими в мире.

Байрон послал ей эти стихи вместе с засушенными цветами. Но Августа была уже гораздо дальше от него, чем он думал.

Они проехали через поле битвы в Мора, где швейцарцы разбили Карла Бургундского. Кости мертвецов еще валялись на земле. Байрон, задумчивый могильщик славы, купил несколько костей для Меррея. Наконец 25 мая 1816 года они приехали на берега Женевского озера и остановились в отеле Дежеан в Сешероне. На листке, который полагалось заполнить путешественникам, Байрон написал: возраст — сто лет.

В этом же отеле несколькими днями раньше остановилась молодая девушка, которая была в Англии последней возлюбленной Байрона, Клэр Клермонт. С ней приехала дочь второго мужа её матери, Мэри Годвин, и молодой человек, возлюбленный этой «сестры», Перси Биши Шелли. Байрон никогда не видел Шелли, но читал его поэму «Королева Мэб», которая ему очень понравилась. Клэр представила мужчин друг другу.

Дневник Полидори: «Познакомился с Перси Шелли, автором «Королевы Мэб»; скромный, робкий, слабогрудый, двадцати одного года, в разводе с женой, содержит двух дочерей Годвина, которые проводят в жизнь его теории; одна из них — любовница лорда Байрона».

Шелли и Байрон очень скоро подружились. У того и у другого были свои мысли, оба они придерживались либеральных убеждений и считали Ватерлоо началом эпохи омерзительной реакции. У них были во многом общие вкусы, а это, может быть, больше, чем что-либо другое, соединяет людей. Оба они любили жить у воды. Шелли уже нанял лодку. Каждый вечер Полидори, два поэта и молодые женщины гребли на озере. Байрон, перемучившийся, несчастный, наслаждался спокойной тишиной этих вод, где отражались горы, сереющие в сумерках, и первые звезды. Однажды вечером, когда на озере поднялось сильное волнение, он оживился: «Я вам спою албанскую песню, — сказал он, — будьте сентиментальны и пожертвуйте мне все ваше внимание». Он испустил дикий гортанный крик и, смеясь над разочарованием женщин, которые ждали восточной мелодии, объяснил, что это точное подражание стилю албанских горцев. В этот вечер Клэр и Мэри переименовали его в Альбе, и это прозвище так и осталось за ним в этом маленьком кружке. Но чаще он сидел, наклонившись над бортом лодки, и молча смотрел на воду. Он любил это удивительное спокойствие, где

Когда причаливали к берегу, Шелли, который ходил быстро, сам того не замечая, оказывался сейчас же далеко впереди вместе с двумя женщинами. Байрон издали следовал за ними, ковыляя и бормоча новую строфу.

Через две недели Шелли нанял маленький крестьянский домик на другом берегу озера, а Байрон — чуть-чуть повыше прелестную виллу Диодати. Это был старинный дом, красиво расположенный на склоне холма, откуда открывался прекрасный вид на озеро, на зелень виноградников, на Женеву и на Юрские горы. Это благородное и вместе с тем вполне буколическое жилище, маленький домик большого сеньора, понравилось Байрону. Жизнь его скоро пошла по заведенной изо дня в день рутине. Поздний завтрак, потом визит к Шелли, прогулка по озеру, обед в пять часов, столь краткий, что он предпочитал обедать в одиночестве. Затем, если погода была хорошей, еще прогулка в лодке. Когда шел дождь, Шелли приходили вечером на виллу Диодати и нередко оставались там до утра. Всю свою жизнь Мэри вспоминала эти два голоса — важный и музыкальный голос Байрона и пламенный, резкий голос Шелли. Она любила их слушать, закрыв глаза. Как только один замолкал, начинал говорить другой.

Байрон сначала обращался с Шелли с некоторой высокомерной недоверчивостью. Он любил в других видимость общественных добродетелей; он не питал к Клэр ни любви, ни уважения и из-за неё немножко презирал Шелли, с которым она его познакомила. Но, тонкий ценитель ума, он скоро пленился живой проницательностью Шелли, еще более живой, чем у Мэтьюса или Хобхауза. На вопросы, которые с детства Байрон задавал мирозданию, Шелли своим пронзительным голосом давал новые и изощренные ответы. «Кто сотворил этот злой мир, — спрашивал Байрон, — Бог или дьявол?» Идеалист-атеист Шелли отвечал, что и Бог и дьявол суть лишь проекции человеческих устремлений. Зло не было для него, как это было для Байрона, необходимым элементом человеческой природы. «Чистому все вещи чисты». Юпитер, творец ненависти, обязан своим существованием тому остатку ненависти, который жил в сердце Прометея. Христианский бес своей злобой обязан злобе душ определенного склада. Зло существовало, но его не было в природе, оно было тем искусственным безобразием, «условностью», которую создают люди, объединяясь в общество, — то, что можно встретить в браке, в солдатчине, в суде, в монархах. Единственной естественной реальностью в глазах Шелли была красота, которая узнается по гармонии, рассеянной в прелестных вечерах на озере, в птицах, звездах, женских лицах.