Славчо Трынский - Не так давно

Кроме двух деревянных кроватей, на которых вместо пружин лежали толстые доски, посреди комнаты отдыхал от работы большой гончарный круг, на котором семья дядюшки Кольо зарабатывала на пропитание. Неподалеку от круга на деревянной скамейке, покрытой белой вышитой салфеткой, стоял небольшой радиоприемник.

Мы пришли уже поздно и разбудили всех домочадцев дядюшки Кольо. Быстро встали и оделись Надка, Мага, Райна, Витка, из соседней комнаты вышли Тихомир и Данчо, а тетушка Стоянка сразу же затопила печь. Сухие дрова гудели в печке, разговор затянулся, до утра никто не уснул. Витка и Райна рассказывали о партизанах легенду за легендой. И тетушке Стояне не терпелось рассказать, что она слышала о лешниковском попе и околийском управителе Драгулове.

— Правда ли, — спросила она, — что лешниковский поп — коммунист и что вы водите Драгулова, как козла, по селам?

Дядя Кольо, вероятно, почувствовал неловкость за вопросы жены и вмешался в разговор.

— Оставь, Стоянка, не спрашивай о глупостях. Только у партизан и дела, что водить Драгулова по селам. Такому, как он, и ему подобным не колокольчик на шею, а пулю в лоб. А поп, — улыбнулся дядюшка Кольо, — вовсе не коммунист, он просто симпатизирует партизанам.

— Тятя, — обратилась Райна, учившаяся в городе, — правда ли, что командир партизанского отряда переодевается в женскую одежду, является к фашистам и, обезоружив их, оставляет записку, в которой сообщает, кто он.

— Может, и правда, — ответил дядя Кольо и улыбнулся, повернувшись к нам. — Партизаны неуловимы, смелы, поэтому фашисты и боятся их.

— Может, и правда — повторил слова хозяина Райчо. — Мы не знаем всего, что делает командир.

— Когда народ поддерживает борьбу, — заговорил с жаром дядюшка Колю, — он чего только не придумывает в пользу борцов. Ему хочется, чтобы партизаны были сильнее, смелее и всегда находчивее врага, с которым бьются не на жизнь, а на смерть. Мы ли не видим и не чувствуем сами, как партизаны защищают наши интересы?

Дядюшка Кольо жил борьбой партии и правильно разбирался в обстановке. Из разговора с ним я понял, что он не на словах, а на деле готов помочь нашей борьбе.

Дядюшка Кольо не был трусливым. Без всяких оговорок он позвал к себе в дом старых коммунистов Георгия Каракашева и Стояна Илиева, и в этот же день организовали партийную группу. Тимчо мы тоже дали поручение — заняться в селе созданием ремсовской организации, на которую в дальнейшем можно будет опереться.

Встреча с дядюшкой Кольо и его семьей еще раз заставила меня подумать о борьбе и о людях, которых мы ждем, но которые не идут к нам, а также о людях, которые ищут нас сами. Среди народа есть много хороших, честных людей, которые, не колеблясь, поддержат нас, только дай знать. Может быть, преждевременно сразу было давать этим людям правильную характеристику, но, как говорится, погожий день познается с утра. То, что понравилось нам обоим, были простота и прямота, с которой разговаривали хозяин и его дети. В их словах и жестах не было фальши. И все-таки люди узнаются не в разговорах, а на деле. Нам предстояло проверить и дядюшку Кольо и каждого члена его семьи. Суровая и жестокая борьба — пробный камень для каждого: чистый металл непременно блеснет, а ржавчина отвалится…

До села Ярловцы было неблизко, но Райчо ни разу не пожаловался на усталость. Меня поражала его бодрость и выносливость. У него была какая-то особенная нервная система, которая держала его в постоянном напряжении. Насколько Денчо был специалист по части сна и ухитрялся заснуть даже на ногах, настолько Райчо был неутомим, казалось, он обладал секретом бодрости.

Он не любил говорить о семье. Может быть, боялся поддаться чувству тоски, которая притаилась в его горячем отзывчивом сердце.

На этот раз Райчо был в хорошем настроении и разговорился. Это настроение ему придала весточка от его стариков, как он их называл. Они писали, что живы и здоровы, просили всем передать их добрые пожелания. Деду Тако очень хотелось, чтобы мы скорее свергли фашизм и заменили фашистскую власть народной.

Бабушка Бона, как каждая женщина, была привязана к дому, к хозяйству, к земле, к детям и, конечно, больше переживала за благополучие семьи, дома. Потому Райчо сейчас чаще вспоминал мать, ее теплоту и заботу, повторял ее слова, мысли.

О родителях и близких мы обычно вспоминали в пути, когда уже были обсуждены события дня, когда деловые разговоры были исчерпаны.

— Что-то поделывают мои старики? — бывало, вздохнув, как бы неожиданно спросит кто-то из партизан.

Что поделывают? По три раза в день являются в полицейский участок отмечаться в специально заведенных на них списках. Терпят унижения от каждого типа в полицейском мундире. Единственной радостью для них были добрые вести из нашего отряда, которые приходили и к ним в далекие края, куда их выслали. Иногда до них доходили наши короткие письма, которые могут понимать только матери.

Когда проходили через Радовское поле, Райчо остановился, поднял в театральном жесте руки и стал читать длинное шуточное стихотворение, должно быть, принадлежавшее какому-то радовскому патриоту:

Я чувствовал, что он хочет уйти от воспоминаний о близких, он декламировал, стараясь снова стать суровым и невозмутимым. Бывало, натыкались на засаду или случайный выстрел разрывал тишину. Райчо никогда не паниковал. Откуда черпал силы этот невысокий худощавый парень?

12 февраля мы снова вернулись в Ярловцы. Переночевали у одного из наших ятаков, а рано утром позвали к себе Захария Таскова. Он уже подготовил молодежь к отправке в отряд. Вечером молодежь должна была собраться около Тричковых кошар. Подготовка, однако, не осталась тайной. Поняв, что часы их легальной жизни сочтены, молодежь начала волноваться, некоторые проявляли сентиментальность. Одни посвятили в свою тайну родителей, другие поверили ее любимым. Вечером в селе началось заметное оживление. Собирали носки, рукавицы, довязывали свитеры, шили теплую одежду, дел все прибавлялось и прибавлялось. Нашу квартиру знали только Захарий и Богдан Иванов. Другие товарищи не знали, что мы в селе. Наше пребывание здесь надо было держать в строгой тайне, иначе все непременно пришли бы к нам, и тогда нам пришлось бы открыть и себя, и наших ятаков.

В назначенный час ухода в кривых проулках села началось прощание. Одних провожали сестры и матери, другие старались хоть на минутку остаться наедине с любимыми девушками. Одни не сдерживали слез, другие сохраняли бодрость. Обещания, клятвы верности…

— Будьте мужественны, наступит весна, и мы придем к вам.