Славчо Трынский - Не так давно

— Я не могу открыть, — говорит женщина. — Кто вас знает, что вы за люди.

Разговор был безрезультатным, но мы продолжали настаивать.

— Откройте же! — крикнул Райчо. — Мы замерзли, погреться хотим.

Мы почувствовали, что попали не в тот дом, но расспрашивать о Иосифе Марианове было неудобно.

— Кто вы такие, что будите нас среди ночи? — послышался мужской баритон.

— Откройте — увидите.

— Отвяжитесь, вот еще навязались на мою голову! Не открою!

— Слушай, человек, откроешь как миленький, не вынуждай нас взламывать дверь. Мы партизаны.

— Так бы и сказали, — отозвался мужчина, — сейчас открою.

Приготовили пистолеты и на всякий случай заняли подходящую позицию у двери.

Послышался скрип кровати, открылась внутренняя дверь, и ко входу приблизились шаги. Ключ повернули. Замок щелкнул, и дверь открылась. Перед нами стоял высокий человек с заботливо уложенной бородой и длинными волосами.

— Вы не учитель? — я спросил это нарочно — перед нами, несомненно, был поп.

— Нет, я священник.

— Извините, что мы так грубо отнеслись к служителю бога, но и вы слегка способствовали этому.

Священник тоже извинился, что сразу не догадался, кто мы, и любезно пригласил нас сесть.

— Попадья, — крикнул он, — встань затопи печку.

До прихода попадьи поп нашел спички, старательно занавесил окна и только тогда зажег лампу. Мы внимательно смотрели на хозяина, он тоже усердно разглядывал нас. Наши автоматы и гранаты на поясе внушали ему уважение.

— Слушай, батюшка! — обратился я к нему. — В селе полно партизан — надеюсь, ты не мыслишь о предательстве. Если тебе мила жизнь, подумай над этим, если нет — как хочешь. Из дома сегодня никто не должен выходить, а если кто придет, останется здесь до тех пор, пока мы не уйдем. Тебе ясно?

— Ясно! — ответил ошарашенный поп.

— Мы добры с теми, кто нам отвечает добром, но плохо тому, кто задумает вести себя с нами нечестно.

— Это совсем по-христиански. Горькому плоду — горькое дерево, — ответил поп, несмотря на то, что это было вовсе не по-христиански. Вероятно, он по-своему понимал и исповедовал христианство и его завет не противиться злу.

Поймав на себе его взгляд, я заметил, что он хочет о чем-то спросить, но, похоже, боится. Наконец, после того как мы закусили, познакомились с его детьми, с родителями, со всей семьей, он собрался с духом:

— Я вас вроде бы знаю, — промолвил поп. — Вы не из Боховы?

— Нет, я не здешний. Вот товарищ мой из этих мест.

Поп, пожалуй, не поверил, но поняв, что проявлять излишнее любопытство не стоит, замолчал, хотя не успокоился. Моя личность осталась для него загадкой.

Его семья и он вели себя с нами хорошо. Зарезали курицу, испекли пирог. «Чтобы знали, что вы в поповском доме», — сказал шутя поп.

К полудню хозяин засуетился — ему не сиделось на одном месте. Мы заметили его беспокойство.

— Привык в это время бывать в кофейне, — заговорил поп, — и если не пойти, все равно придут сюда меня искать. Вы, наверно, знаете сельский народ — вечно у них вопросы к попу и учителю.

Мы вторично напомнили ему, какие последствия могут произойти, если с нами случится что-нибудь недоброе, и сказали:

— Иди, но проверь, не обеспокоена ли чем полиция, и если что-нибудь заметишь, постарайся узнать, в чем дело.

— Хорошо, — согласился поп.

Он был польщен нашим доверием. Пошел в кофейню, а вернувшись, рассказал, что слышал там, чувствовалось, что он был доволен собой.

День прошел без неприятностей, вечером, провожая нас до ворот, растроганный нашей учтивостью, он тихонько шепнул мне на ухо: «Скажите мне теперь — вы не Славчо?».

— Нет, — ответил я. — Славчо передвигается на коне. — Я сказал это, надеясь, что поп непременно поведает кому-нибудь вверенную ему «тайну», а это может ввести полицию в заблуждение.

В этот же вечер мы увиделись с Иосифом Мариановым. Он поддерживал курс партии, но разговор с ним оставил у меня такое впечатление, что он не расшевелит в селе народ. Надо было искать и других коммунистов.

Оставив его дом, мы с Райчо направились к здешнему старосте, чтобы вручить ему требование об уходе со службы. Он позеленел, увидев нас, но другого выхода не было. Надо было выбирать: или служить фашистам и дрожать за свою шкуру, или отказаться от службы.

— Нечего плакать, — сказал ему Райчо, — что постелешь, на то и ляжешь.

— Разве меня спрашивают, хочу я или не хочу, — пробормотал староста. — Все приказывают, и я не знаю теперь, кого слушать — вас или их.

— Нас слушай! — твердо и повелительно заявили мы ему. — Если тебе мила жизнь, завтра же откажись от службы, если нет — скажи сейчас, чтобы нам не приходить к тебе второй раз. — Райчо достал из кармана лист бумаги и подал его старосте.

Это был наш приказ № 13, он гласил:

«В десятидневный срок со дня вручения настоящего приказа всем вышеуказанным административным лицам подать в отставку или же содействовать впредь народно-освободительному движению».

В конце штаб отряда предупреждал, что каждый, кто не пожелает выполнить приказ, будет строго наказан.

Этот приказ был умышленно издан под номером тринадцать: зная психологию большинства людей, кому он был адресован, мы были уверены, что цифра «13» сама по себе заставит задуматься многих, и они, конечно, поспешат выполнить приказ.

Значение этого приказа было огромно. Он наводил страх на фашистов и сыграл большую роль в дезорганизации полицейско-административного аппарата.

Перейдя реку Вуканштицу, мы отправились по проселочной дороге в Бусинцы. Несмотря на то, что сведения о Тимчо и его отце были благоприятными, мы решили проявить максимум осторожности. Их дом был огорожен со всех сторон, к нему можно было подойти через двое ворот, из которых одни вели к хлеву, а другие — к калитке внутреннего дворика перед домом. Мы, подошли через внутренний двор к выходящему на запад окну, на котором еще издали заметили металлическую решетку. Когда постучали, из-под навеса сарая огрызнулся громадный белый пес — сторож дома. Впрочем, подбежав к нам, он схватил кусок хлеба и больше не лаял. Кстати, для злых собак у нас была припасена отрава.

В окне показался пожилой мужчина — отец Тихомира. Дядюшке Кольо было около пятидесяти лет, на его румяном смугловатом лице с небольшими подстриженными усиками обозначалось несколько глубоких морщин.

В доме было две комнаты и пристройка с очагом для выпечки хлеба. Одна из комнат была большая, другая — маленькая, предназначенная для молодоженов. Перед домом была небольшая веранда. В одном ее углу обычно лежала собака, другой был завален домашним скарбом. В большой комнате, где спала вся семья дядюшки Кольо, я увидел и Надку — девушку из села Глоговица. Поскольку свадьбу еще не сыграли, родители Тимчо, по старому обычаю, не позволяли молодым спать вместе. Поэтому Тихомир с братом спали в маленькой комнате, а невеста — в комнате стариков.