Славчо Трынский - Не так давно

И, в самом деле, народ увяз в нищете. Хлеб, которого в другие годы было в изобилии, теперь продавался по карточкам. Карточная система была введена и на все остальные товары и продукты, потому что правительство отправляло в Германию всю продукцию нашего производства, и для болгарского народа не оставалось почти ничего. Так, например, вся кожа отправлялась в Германию, а у нас изготовляли обувь на деревянной подошве. Находившиеся в Болгарии фрицы располагали большими деньгами и скупали на рынках все, что только попадалось им на глаза. Правительство было не в состоянии обеспечить населению даже то малое в удовлетворение его потребностей, что предусматривалось нормированным снабжением, поскольку все товары уплывали по жульническим каналам на черный рынок, где продавались по баснословным ценам. По таким ценам могли покупать только люди, имевшие большие доходы, а бедняки уже забыли вкус сахара, риса, колбас и многих других продуктов. Черный рынок принял угрожающие размеры и практически стал единственным рынком. Многие мелкие ремесленники и торговцы разорились. Их проглотили крупные капиталисты, которые ворочали делами в компании с германскими фирмами. Образовалось особое спекулянтское сословие. Каждый день возникали новые экспортные и импортные фирмы. Если ко всему этому добавить бешеный полицейский террор и преследования, то надо сказать, что жизнь действительно стала невыносимой.

Крестьяне не только слушали меня. Они начали и сами выражать свое возмущение порядками, которые довели их до полной безысходности. Накапливающееся у них недовольство дошло до предела, и требовалось совсем немного, чтобы оно перелилось через край.

— Эх, не видели б мои глаза того клятого старосту, что забрал у меня шкуру! — пожаловалась какая-то старушка. — Околела горемычная наша коровушка, старик мой содрал с нее шкуру, а староста пришел и реквизировал ее. Во что мне теперь обуть внучат? Отца их мобилизовали, в доме ни гроша, а эти псы заставляют меня покупать детишкам постолы на черном рынке. Чем я за них заплачу — вшами, что ли?

— Коли за вшей дают — отчего не взять, да у тебя и их-то нет, — вставил какой-то шутник в продранной одежде.

— Раз мыла нет, скоро и у нас их будет вдоволь, — ответила старушка и прикрыла полой литака босые ноги.

— Не серчай, старая! — сказал ей пожилой крестьянин. — Теперь военное время, кожа нужна армии. Если б можно было что-нибудь за мою шкуру получить — я б ее сам сдал, пускай берут, только она уже дырявая, ни на что не сгодится.

В разговоре приняли участие и другие женщины. Они были посмелее мужчин и высказывали свое возмущение, не задумываясь ни над тоном, ни над тем, на каких лиц они осмеливаются нападать. Людям приходилось настолько тяжко, что они уже не могли больше нести на себе это бремя. Потому-то гневные слова старушки встречены были полным одобрением остальных. Да кто бы не согласился с тем, что семи килограммов непросеянной муки недостаточно для месячного пропитания работника, что он не в состоянии махать целый день мотыгой или косой, получая по двести граммов хлеба в день.

Права была бабка, которая заявила: «Пускай тот, кто придумал такой паек, сам покопает землю да покосит за двести граммов хлеба — вот тогда я спрошу у него!»

Таких недовольных, как эта бабка, в селах было много, и нужна была бы организация, которая объясняла бы людям причины бедственного положения народа, направляла негодование масс, чтоб оно находило отдушину не в случайных беседах, а было нацелено против правительства и его местных органов власти. Но как раз такой организации и не было в селе Радуй, и нашей задачей было в самое ближайшее время создать ее.

В Лазарев день — за неделю до Первого мая — я отправился к баю Лазо в Брезник. Рассказал ему историю с портным в Вискяре, и не сообразив, что у него именины, передал ему целый тюк материалов — газеты, листовки, информационные бюллетени. Немного погодя он вышел из дому и направился в торговые ряды. Я подумал, что он понес материалы. Вечер тянулся нескончаемо. Каждую минуту я выглядывал в окно, но бай Лазо все не возвращался.

— Напился, наверное, — сказала его жена, — и сам не сообразит, что пора домой вернуться.

Райна была хорошей женой и хорошей хозяйкой. Если бы она время от времени не натягивала вожжи, бай Лазо не раз попадал бы в неприятное положение. А в выпивке он меры не знал, и теперь Райна основательно обеспокоилась. Хорошо, что она не видела, как я передал ему материалы, — она бы со страху голову потеряла. Как у всех людей, у бая Лазо были друзья и враги. Одни желали ему добра, другие — зла.

Я попросил Райну послать за ним их маленькую дочку Зюмбюлку. Девочка вернулась одна, бай Лазо сказал, что придет сам. Мы расспросили ее, с кем он в корчме, и немного успокоились — с ним были неплохие люди. Мы решили больше его не ждать и легли спать. Райна заснула быстро: она целый день работала в поле, и хотя на сердце у нее было неспокойно, усталость одолела ее. Я лег одетым — тревожные мысли все не покидали меня.

Около полуночи во дворе послышался раздраженный разговор. Я вздрогнул и вскочил. Боясь разбудить остальных, я осторожно приподнял уголок занавески и увидел две фигуры; одна из них была мне незнакома: обе они покачивались из стороны в сторону.

— Где ж твои люди? — спросил незнакомец.

— У меня в кармане, — грубо ответил бай Лазо и выругался.

Незнакомец продолжал настаивать, а бай Лазо все гнал его и ругался. Стало ясно, что бай Лазо проговорился незнакомому собутыльнику обо мне. Какой-то подлец втерся ему в доверие, и теперь бай Лазо, поняв, что наделал, пытается от него отвертеться. Я вытащил пистолет и отвел предохранитель, решив подождать еще немного и, если обстоятельства вынудят, действовать.

Разговор во дворе продолжался долго. Выпивохи, едва стоя на ногах, продолжали осыпать друг друга бранью, потом незнакомец вышел со двора и, свернув в ложбину, шатаясь, исчез между вербами.

Двери отворились и вошел бай Лазо. Райна тут же проснулась. Она была рассержена еще больше, чем я, а когда увидела, что муж, держась за стену, ползет как улитка, не сдержалась и крикнула:

— Ты что ж, Лазо, не знаешь кого оставил в доме?

— Знаю…

— Зачем же ты пил, раз знаешь?

— Ну и что с того, что я пил — ведь за свои же деньги пил, никто мне их не подарил… Я нарочно напился…

По всему его поведению, по тому как он глядел на меня, чувствовалось, что бая Лазо что-то мучит и чтоб его больше не бередить, я спросил только, не проговорился ли он кому о том, что я у него дома.

— Нет! — отрезал он.

— Я слышал, что тот человек спрашивал про каких-то людей. Скажи: оставаться мне у тебя опасно?