Славчо Трынский - Не так давно

От злости я долго не мог уснуть. Провалялся, ворочаясь на кровати, до самого утра — сон так и не одолел меня.

Товарищ Яким много раз обращал мое внимание на работу организаций Отечественного фронта. Мы обещали принять меры, но она так и не сдвинулась с места. Вина, конечно, лежала и на нас, и на наших союзниках — мы их не искали, а они нас избегали. У Ангела — бывшего «земледельца» — были связи со многими людьми из этой партии, и не раз мы с ним обсуждали, как привлечь внимание некоторых членов Земледельческого народного союза. Но нам казалось, что они какие-то неустойчивые, нерешительные и что встреча с ними может принести нам только одни неприятности. Так у нас и получилось с «земледельцем» Митаровым из соседнего села Милкьовцы. Мы все собирались его пригласить и все откладывали эту встречу.

На этот раз мы решили твердо. Ангел встретил его на дороге и наказал ему прийти. Чтобы Митаров не догадался, что я подпольщик, я надел на себя какую-то рвань, развел немного известки в деревянном корыте, нашел щетку и принялся белить стены в комнате Ангела. Было полное впечатление, что Ангел нанял работника из другого села. К тому же Митаров был не настолько умен, чтобы догадаться.

— Бог в помощь, мастер! — поздоровался со мной он.

— Помогай и тебе господь… — отозвался я.

— Как идет — спорится работа?

— Идет, спорится…

Ангел пригласил его сесть, вынул из шкафа бутылку сливовицы и налил всем по стопочке. Мы чокнулись, выпили и разговор пошел сам собой. Начали с моего ремесла и плохо оплачиваемого труда и постепенно перешли к внешнеполитическим событиям. Тут Митаров совершенно не был осведомлен. Он пережевывал то, что распространяли у нас заинтересованные круги, а именно, что союз между СССР, с одной стороны, и Англией и США, с другой, ненадежен, что эти державы обманывают друг друга, что развал этого союза — вопрос дней. Кроме того, Митаров утверждал, что партизанская борьба не больше, не меньше как бессмыслица, что Отечественный фронт — пустая затея, что повстанческое движение у нас в двадцать четыре часа будет раздавлено властями, стоит им только захотеть. Этих речей его было достаточно, чтобы понять и источник, из которого Митаров черпает информацию, и то, что союзника из него не получится, но раз мы его позвали, надо было его уж хорошенько промытарить. Свои позиции он не обосновывал, но от них не отступал — уперся как осел, и все.

— Слушайте меня, что я вам говорю, — горячился Митаров. — Я это от ученых людей узнал.

Мы ему доказывали, что власть не так уж сильна, как он себе это представляет, но «земледелец» продолжал петушиться.

— Нет, нет, власть не свергнешь. Как поставят на ноги всю полицию и войска, от коммунистов мокрое место останется. Сколько их — капля в море!

— Рассмотрим тогда этот вопрос с другой стороны, — предложил я Митарову. — Вот ты, крестьянин, занимаешься земледелием, трудишься, чтобы получить побольше зерна, побольше сена, побольше шерсти, а когда ты все это соберешь и только понадеешься накормить и одеть своих детей, власти приходят и говорят тебе: «Стой, из того, что ты произвел, тебе останется одна треть, а две трети ты отдашь нам». При том власти дают тебе за то, что отбирают, жалкие гроши. Приятно тебе это?

— Ну как это может быть приятно? — недовольно ответил он.

— Вот видишь, — приятно тебе это или неприятно — власть тебя не спрашивает, она приходит и забирает, а тебе остается только вздыхать. Хозяин Митаров в данном случае бессилен защитить себя от такой несправедливости властей. Но вот является группа партизан и с оружием в руках прогоняет грабителей. Как ты будешь смотреть на этих людей?

— Как я буду глядеть?.. Да как на хороших людей. Но только когда они уйдут, — меня снова прижмут…

— Тебя снова прижмут, если ты будешь сам по себе. А если и твои односельчане также окажут сопротивление, если партизаны прикончат кого-нибудь из насильников, как ты думаешь, не уменьшатся ли тогда аппетиты у грабителей?

— Не знаю, — ответил Митаров. — Не моего ума это дело. Мне лучше быть в сторонке и от партизан, и от Отечественного фронта. Времена теперь такие, что надо держать ухо востро.

Митаров был из тех людей, которые видят правду, чувствуют ее, но не осмеливаются оборотиться к ней лицом, боятся приблизиться к ней. Из-за этого страха они готовы последнюю рубаху с себя снять и отдать фашистам и проповедовать будут не то, что думают, а то, что может их выставить перед другими, как людей, поддерживающих режим. Поэтому в его рассуждениях и ответах не было никакой последовательности — Советскому Союзу симпатизировал, силы немцев превозносил, вооруженную борьбу народа оценивал как бессмыслицу и в то же время считал, что было бы хорошо, если бы кто-то помешал властям забирать у него плоды его труда. Другими словами, Митаров и сам не знал, как ему быть: и хочется, и колется…

Я отправился в Софию и пока находился там, умер мой дедушка. Староста поставил возле нашего дома охрану из верных ему и властям людей, а полиция произвела обыск. Разумеется, никто из моих близких не проговорился, что я посещал их, даже мой младший братишка Пешо, который знал про землянку, и тот ничего не сказал. Проверка полиции была предупреждением, что мне заходить домой больше нельзя, и я был очень благодарен ей за этот неверный тактический ход.

Я тяжело переживал кончину дедушки. С малых лет я привык искать у него опору в трудную минуту. Он был мудр, многое видел, слышал и пережил за долгие годы и всегда умел наставить меня на верный путь, подбодрить. Теперь я стал взрослым, имел уже собственный опыт и знания, но благодарность за все хорошее, что мне дал он, осталась. И вот дедушки больше нет. Все люди смертны, но мне казалось, что дедушка умер слишком рано.

В эти дни мне удалось встретиться с моим братом Николой. Он был членом ремсовской группы в нашем селе. Николе поручили подыскивать квартиры и связных для подпольщиков. Членом группы и близким другом моего брата был Димитр Тазов — наш сосед, у которого происходили шумные посиделки. Никола спешил рассказать мне об этих посиделках и о разговорах, которые там велись.

В ту минуту, когда девушки закончили какую-то печальную песню, рассказывал брат, мать Димитра, тетя Божана, обращаясь к нему, сказала со вздохом:

— Эх, Коле, где же пропал твой брат? Хороший был парень, да съели его.

Никола тогда уставился в землю и ничего не ответил. Но разговор поддержал Димитр, ее сын, с которым мы виделись на собрании.

— А если б он был жив, что бы ты сделала?

— Что сделала бы? Обрадовалась, — ответила тетя Божана, озираясь по сторонам — не услышали бы соседские девчата.

Когда все разошлись, брат мой, оставшись с Димитром и его матерью, попросил ее: