Славчо Трынский - Не так давно

— Бай Трайко, смотри в оба! — скажет бывало кто-нибудь. — Из-за тебя завтра придется всем давать стрекача. А ведь впереди еще долгий путь.

— Как будто мне охота падать! А вот на тебе: скользят проклятые, и все! — оправдывался бай Трайко.

Он чуть было не заплакал, и не столько из-за замечаний товарищей, сколько от придирок собственной жены — она все время его корила, ворчала — когда надо и когда не надо; требовала, чтобы никто не делал ему замечаний, потому что считала, что они относятся в равной мере и к ней.

Во время привала бай Трайко потерял шапку. Искали ее повсюду, а она как сквозь землю провалилась.

— Что мне теперь делать? — сказал он. — Куда мне теперь деваться от жены? Ведь она меня со свету сживет.

— Ты не о жене думай, а о шапке, ступай ищи ее, ведь это примета для полиции! — сказал ему кто-то из товарищей.

Бай Трайко окончательно сконфузился.

Когда это достигло ушей Денчо, он остановился, подождал его и полушутя, полусерьезно сказал:

— Ну, что там опять стряслось, бай Трайко? Зачем снимаешь шапку с головы? Звездочка на ней есть?

— Нет, — виновато буркнул тот.

— Хорошо еще что нет, а то полиция скажет: «Раз партизаны начали шапки терять, значит, скоро и головы потеряют».

— Этого им долгонько придется ждать, — твердо заявил бай Трайко и пустился догонять колонну.

Много тревог и приключений было у нас в ту ночь. Несколько раз останавливалась колонна из-за Бонки. Какой-то чабан обманул нас, сказав, что неподалеку полиция устроила засаду, но, наконец, мы все же благополучно добрались до Мисловштицы.

У нас было большое желание напасть на рудник «Злата», находившийся в районе сел Мисловштица, Эрул и Глоговица. Его разрабатывали на английские деньги. Назывался он «золотым» потому, что в нем добывалась руда, из которой получали золотой концентрат, не очень чистый, правда, но все же его отправляли в Англию. К сожалению, после ареста Владо из Мисловштицы и Стефки, работавших на руднике, у нас не было никого, кто мог бы дать необходимые сведения о его внутреннем устройстве и охране. Мы рассчитывали получить такие сведения в Милкьовцах, но там нам только сказали, что рудник охраняет много полицейских, которые все время начеку и каждую ночь ждут нападения. При таком положении дел мы удовольствовались тем, что созвали в Милкьовцах сельское собрание. Тут естественной темой нашего разговора с крестьянами стало объявление областного полицейского управления, вывешенное в сельской корчме. Оно гласило, что тот, кто захватит или убьет командира отряда, получит двести тысяч левов, кто захватит живым партизана — пятьдесят тысяч левов, а кто убьет партизана — двадцать тысяч левов. Даже по тем временам это были довольно соблазнительные суммы. И все же случаи предательства были очень редки — партизаны пользовались большим влиянием и любовью у населения. Милкьовчане были тоже довольны нами: в филиповском общинном управлении сгорели и их налоговые книги.

Неподалеку от Милкьовцев находится маленькое очень разбросанное село Эрул. Это были родные места бая Васила, работавшего исполу у Алексия Захариева. Никто из нас тут никогда не бывал и даже не имел представления о расположении села. Мы знали только, что бай Васил оставил Алексия Захариева, вернулся сюда вместе с семьей и обрабатывал принадлежащий ему клочок тощей земли.

Эрул появился перед нами на заре. В свете только что взошедшего солнца домики его казались позолоченными. Село давно уже проснулось, люди торопились еще по росе убрать жалкие снопики ржи и овса, разбросанные на крутых горных нивах.

В центре села виднелось единственное большое здание — школа. Остальные дома — низенькие, многие на подпорках. Новых домов эрульские шахтеры не строили. Они с трудом перебивались на ту ничтожную плату, которую получали от государства.

Обойдя село с севера, мы взобрались на небольшую высоту. Оттуда открывался широкий вид на Знеполе, на Руй, Выртоп, Кровавый Камень и множество других, безымянных вершин горной цепи Крайште.

Перед нами, как на киноленте, постепенно вырисовывались домики Эрула, разбросанные по ложбинам и ущельям, чтобы укрыться от сильных зимних бурь и резких осенних и весенних ветров. В этих незнакомых местах нам предстояло изучить не только каждую махалу, но и всех людей, населяющих это отрезанное от мира горное село. По проселочной дороге, подымая пыль, ехала телега со снопами. Чтобы не попадаться на глаза незнакомым людям, мы осторожно, перебежками, пересекли дорогу и сразу же поднялись на поросшую лесом горку, которая заканчивалась незасеянным полем. Залаяла собака. Из пастушьей хижины показалась лохматая стариковская голова.

— Заметил, — сказал Денчо.

— Ну, коли увидел, надо либо забрать его с собой, либо же дать ему какое-то задание.

Увидев, что мы направляемся к нему, пастух вышел из хижины, прикрикнул на собаку и осторожно огляделся.

— Доброе утро, дедушка! — крикнул ему издалека Денчо.

— Пошли и вам, господь, добра!

— Из какого ты села?

— Из Эрула.

На лице старика появилось радостное выражение. Он уже понял, кто мы, но для большей верности все-таки спросил:

— А вы что — партизаны?

— Партизаны, и пришли предупредить тебя, чтоб ты никому ничего не говорил. Иначе…

— Эх, ребята, уж с каких пор жду я вас, чтоб обнять да порадоваться вам. Ведь я старый шахтер, помню Георгия Димитрова и Темелко Ненкова — могу ли я быть предателем! Да и вы освободили меня от тысячи левов недоимок и штрафов, когда сожгли несколько дней назад вукановскую общину.

Старик нас обезоружил. Слова его звучали искренно, шли прямо от сердца. Трудно было не поверить ему, и мы поверили.

Старого шахтера звали дед Станко. Лицо у него было черное, как уголь, который он добывал когда-то. Низенький, будто специально для того, чтобы легче пробираться по забою, и совершенно седой, он был участником многих стачек, организованных нашей партией, к тому же он оказался соседом бая Васила, с которым нам надо было непременно связаться.

Разговор со стариком стал совсем теплым, душевным. Не прошло и нескольких часов с момента знакомства, а дед Станко отдал в наше распоряжение и себя самого и свою семью. А мы, поверив ему, тоже доверили ему и самих себя и судьбу отряда.

Взяв на себя обязанность наблюдать за противником и в случае опасности немедленно сообщать нам, дед Станко не забыл сразу же позаботиться о том, чтоб накормить нас. Он подоил овец, сходил домой, вскипятил и принес молоко! Принес он также хлеба, брынзы. А потом, выполняя свою обязанность дозорного, пустил своих овец пастись возле леска, в котором мы разбили лагерь.

Мы же со своей стороны устроили наблюдательный пункт на высоком дереве, откуда, как на ладони, видны были все подступы к нашему лагерю.