Славчо Трынский - Не так давно

27 августа мы решили перебазироваться в район моего родного села Бохова. Неподалеку от села был большой лес, который я хорошо знал с детства. Мне там были знакомы каждый овражек, каждая тропка, чуть ли не каждый камень.

Я, Стефан, Велко, Денчо и Лена отправились первыми. Остальные оставались в одном лесочке. Ночью мы пробрались к дому тети Божаны. Собака нас почуяла и подняла лай. Мы бросили в окно три камешка, тетя Божана тут же показалась в нем и вышла к нам навстречу. Она наскоро рассказала все известные ей новости и дала нам еды. Уговорившись, о чем ей надо будет разузнать днем, мы направились в урочище Бож, где был наш первый лагерь. Тут мы распрощались с Денчо и Стефаном, которые вернулись к отряду, а Велко, Лена и я остались в лагере.

По нашему поручению, товарищи Гюро Симов, Никола Христов и Макарий Теодосиев — брат моего ятака Васила Теодосиева с улицы Булина-Ливада в Софии — должны были разведать численность полиции в ближних селах, а бай Тазо, муж тети Божаны, выяснить, что происходит в Трыне, и приобрести для нас шапки, кастрюли, гребни, зеркальца и другие нужные нам вещи. Мы должны были их дождаться.

Первые трое вернулись еще засветло и сообщили нам, что нет ничего, что могло бы вызвать тревогу. Бай Тазо почему-то запаздывал.

Вечером в лагерь, запыхавшись, прибежала взволнованная тетя Божана.

— Славчо, село полно контрашей. Человек двадцать сама видела во дворе вашего дома. Собирали яблоки. Боюсь, что кто-то вас приметил и сообщил этим гадам. Хорошо б вам уйти подальше отсюда. Еда для вас у меня готова, но я побоялась ее взять.

И только под конец, как будто речь шла о совсем незначительном событии, тетя Божана сообщила, что умер царь.

Мы убедили нашу неутомимую помощницу, что «контраши» нам не страшны, и проводили ее до опушки леса. Когда Божана ушла, я взобрался на высокое дерево и стал осматриваться. Но ни увидеть, ни услышать, что происходит в селе, не смог. Все потонуло во мраке и тишине. Один только голос бабы Гюны, разыскивавшей корову, доносился из ближнего оврага. «Петкана, Петкана, иди сюда, дочка, иди сюда!» — слышались оттуда тоскливые призывы.

Я слез с дерева, и мы вернулись к отряду. Неподалеку от места его стоянки нам повстречался дозор, а затем и вся колонна, как это и было условлено.

Восточнее Боховы поднимается невысокий хребет. Когда-то я тут пас скот, а летом 1928 года, когда ливни смыли несколько домов и много скота, едва спасся от града вместе с одной девчонкой, нашей родственницей, с которой мы пасли коз. Сейчас я вспомнил не только про град и ливень, но и про хитрую козу Станику Кривошейку, которая не обращая внимания на град и мутные потоки воды, стекающие повсюду, забежала в хлеба, и я вынужден был выгонять ее оттуда толстой палкой.

Увлекшись воспоминаниями, я не заметил, что мы поравнялись с нашим домом. Отсюда до него было не больше двух километров по прямой.

Вдруг мое внимание привлек дымок. Он поднимался высоко в небо, расползался, а из под него поползли сперва желтоватые, а затем ярко-красные языки пламени. Они разорвали мрак и потянулись к луне, словно хотели лизнуть ее, а она в страхе убегала от них.

Горел наш дом. Так вот для чего пришли контраши! Родной дом! Сколько воспоминаний связывало меня с ним! Каждый уголок, каждая ступенька, каждая песчинка в нем и возле него были мне дороги, связаны со множеством детских и юношеских переживаний. Было грустно, что больше не увижу я ни просторной горницы с трехстворчатым окном, ни покосившейся ступеньки перед входом, ни деревянной кровати с толстым слоем соломы вместо тюфяка, на которой мы — восемь братьев и сестер — кувыркались и боролись, ни кривой черешни, с которой я как-то упал и сломал себе ногу, ни каменной плиты, на которой я грифелем написал первое в своей жизни слово: «мама». С домом было связано воспоминание о собаке Султане, моем закадычном друге. Я вспомнил, как декламировал на экзамене, поступая в первый класс: «Не радости ради, не для развлеченья к тебе я вернулся, мой отчий дом…», не сводя с учительницы глаз, боясь сбиться. Для меня тогда это были всего лишь красиво подобранные слова. Я понял их смысл, лишь когда мне впервые пришлось покинуть родной дом. Теперь же эти слова звучали для меня с новой, незнакомой прежде силой.

Дом пылал буйным пламенем. Вскоре от него осталось только пепелище. Вокруг царила необычная тишина. Не слышно было ни выстрелов, ни криков. Напуганные соседи не отваживались и носа высунуть из своих домов. Контраши не раз грозились сжечь все село. Этот пожар был первым, а сколько их всего будет и чей дом загорится вслед за нашим, — никто не знал. Поэтому все дрожали от страха.

Кто-то из товарищей предложил спуститься и напасть на контрашей, но, не выяснив предварительно их численности и вооружения, делать это было неразумно. Мне не хотелось, чтобы из-за моего дома мы понесли жертвы. Сгоревшее имущество раньше или позже можно восстановить, а погибшего в бою человека уже ничто не вернет к жизни. Смотреть дальше на пожар было бессмысленно. Надо было уходить на Большую Рудину. Приближалось первое сентября — день, назначенный нами для приведения в исполнение приговора партизанского суда, вынесенного Смило Гигову и Асену Радойнову за совершенное ими нападение на комиссара отряда Делчо и Мордохая.

Урочище Братул — необыкновенно красиво. Когда-то здесь жило все наше многочисленное семейство. Раскидистые ореховые деревья, островерхие сосны, просторные луга — присядет тут человек, и не захочется ему встать — до того прекрасна природа, так бы и остался здесь до конца дней своих. Особенно хорошо здесь после сенокоса — сено собрано в копны, а на скошенных лугах пасется скот. Какие только игры не затевали мы тут — прятки, «чижик», «жгут»… а иногда затевали борьбу, которая обычно кончалась дракой. Не раз я возвращался домой с плачем. Кулаками те, кто был постарше, создавали себе авторитет.

В Братуле росло большое ореховое дерево. Орехи у него были крупные, мягкие и очень вкусные. Теперь, понятно, они еще не созрели и для еды не годились. Но душистая листва привлекла нас, и мы расселись под развесистой кроной гигантского дерева. После короткого отдыха мы с Денчо пошли к кошаре Гюро Симова, чтобы узнать о положении в селе и забрать купленные баем Тазо вещи. Затем мы должны были отправиться в родное село Денчо — Ярловцы, где нас ждал один выпущенный полицией на волю паренек. Остальные в это время должны были продолжать марш к Большой Рудине.

На юго-западной окраине Ярловцев жил бай Мито. Крестьяне почему-то звали его Мито Лягушатник. Был он высокого роста, а ходил как медведь.

До села мы добрались к середине ночи и, решив не будить Мито, спрятались у него в битком набитом сарае. Лягушатник держал здесь не только солому, а и мякину, которая доходила до самой крыши.