Майя Кучерская - Лесков: Прозёванный гений

В газете «Новое время» от 22 февраля 1895 года вышло объявление: «В ночь на 21 февраля, в 1 час 20 минут, скончался Николай Семенович Лесков». Его хоронили 23-го числа.

Близкие собрались в его кабинете в доме на Фурштатской. Писательница и актриса С. И. Смирнова-Сазонова записала в дневнике:

«Покойник лежит в своей рабочей блузе. Кисея, которой он наполовину закрыт, как-то не идет к этому суровому потемневшему трупу. В руках у него большой золотой крест. Среди металлических венков один из живых роз от сына и невестки. На венке “Петербургской газеты” было сначала написано Лесникову, потом две буквы стерли, осталось пустое место.

Какая-то старушка, повязанная платком, положила перед гробом земной поклон. Но в публике за панихидой никто даже не крестился. Певчими были всё детишки в солдатской форме. <���…> Простой деревянный гроб поставили на простые парные дроги, по последнему разряду, покрыли золотым покрывалом, прикрепили венки и повезли на Волково кладбище» 1027.

Несколько факельщиков с фонарями сопровождали гроб.

Похороны были немноголюдными – ничего подобного проводам Достоевского или Некрасова, никаких толп и взволнованной молодежи. И всё же попрощаться с Лесковым пришли Константин Случевский, Сергей Максимов, Василий Немирович-Данченко, Николай Лейкин, Анатолий Кони, Адольф Маркс, Сергей Шубинский, Дмитрий Мережковский, близкий круг – Терпигорев, Веселитская, Макшеевы, Борхсениусы. Проводить в последний путь своего литературного недруга явился и критик Виктор Петрович Буренин. Но многие из тех, кто, казалось бы, должен был последним целованием почтить покойного, не явились. Почти не было редакторов газет и журналов, не было молодых писателей и писательниц, которым Лесков помогал. Суворина – и того не было. Зато за гробом тянулись никому не ведомые старики, старушки, бедные женщины с детьми – это, как выразилась Е. И. Борхсениус, на похороны пришли «его добрые дела» 1028.

Погода стояла солнечная, снег таял, на ветках кладбищенских кустов чирикали воробьи.

В вечный путь раба Божьего Николая снаряжали в кладбищенской церкви – без этого его, по существовавшим тогда законам, просто нельзя было бы похоронить. Но отпевали, как он и просил, при закрытом гробе.

К самому отпеванию приехал Владимир Соловьев.

Лескова погребли на Литераторских мостках Волкова кладбища, неподалеку от могилы Белинского. «На похоронах моих прошу никаких речей не говорить». Его послушали и в этом: всё свершалось в глубоком безмолвии. Ни речей, ни рыданий – только тихие вздохи, редкий женский всхлип.

В тишине словно бы крылось предсказание. Молчание окружило книги Лескова на долгие годы. Отчасти оно продолжается и до сих пор.

Непонимание прорастает сорняком сквозь затейливые, во многом до сих пор неразгаданные тексты; безмолвие висит в воздухе сырой густой тяжестью.

Не видно только смерти. Потому что смерти нет.

Андрей Николаевич остался наедине с отцовскими рукописями, черновиками, письмами. Стоило взять в руки плотный синий конверт, вынуть сложенный тонкий листок, исписанный знакомым круглым почерком, – и сразу же заслонял уши, закрывал лицо ладонями. Отец снова рокотал, неистовствовал, гневом пылали злые глаза:

«…С полной душою мерзости и отвращения извещаю тебя о твоих делах…» 1029

Потом, при публикации, Андрей Николаевич аккуратно вырезал подобные ужасные фрагменты. В книгу они не попали, но в сердце горели, кажется, всегда. Масштаб дарования писателя Лескова он осознал совсем не сразу и, судя по всему, так же медленно, постепенно его прощал. После революции, в 1919 году, Андрей Николаевич опубликовал первые воспоминания об отце 1030. Всерьез погрузиться в написание биографии он пока не мог – всё еще был занят службой.

А. Н. Лесков с 1919 по 1929 год служил в штабе пограничных войсках ВЧК – ОГПУ. В 1922–1923 годах он разработал «Инструкцию службы охраны государственной границы пограничными войсками ГПУ Петроградского пограничного округа». Этот документ, регламентирующий поведение пограничников, лег потом в основу «Временного устава службы пограничной охраны ОГПУ» (1927). Несколько лет советские погранвойска жили по правилам, составленным сыном человека, ненавидевшего границы и ограничения.

Параллельно Андрей Николаевич преподавал в Высшей пограничной школе ОГПУ. Курсанты его любили – за острословие, широкий кругозор, пословицы и поговорки, которых он знал бессчетно и сыпал ими на русском, украинском и польском: «На занятия Лескова, как правило, собирался весь командный состав курсов, его любили послушать. В перерывах и по окончании занятий Андрея Николаевича долго не отпускали. Он всегда был окружен плотным кольцом курсантов, которые донимали его самыми разнообразными вопросами, и он никогда не оставлял их без ответа» 1031.

Летом 1929 года 54-летний А. Н. Лесков был по инвалидности уволен в отставку со статусом персонального пенсионера, данным ему за заслуги – видимо, за составление всё той же «Инструкции…».

Скорее всего, выход в отставку Лесков-сын воспринял как освобождение от рутины. Персональная пенсия позволяла не думать о хлебе насущном и заняться, наконец, главным – книгой об отце.

Память о когда-то известном писателе на глазах скудела. Еще в 1924 году Андрей Николаевич жаловался известному филологу Борису Михайловичу Эйхенбауму: «21/11/25 г. исполняется 30 лет со дня смерти Лескова. Видно, он (юбилей. – М. К.) пройдет немотно. Если бы не служебное тягло, кормящее меня не редакционно, а срочно и спешно, с какою духовной радостью занялся я подготовкой хотя небольшой памятки! Но нет ни времени, ни средств, ни доброхотов. Поистине этому имени продолжает не везти, как не везло при жизни. Роковая судьба. Горькое чувство» 1032.

Когда служебное тягло было наконец сброшено, Лесков-младший начал многолетнее восхождение на гору памяти об отце – составление «подлинной летописи» его «трудов и дней» 1033. Эта работа велась и раньше, но теперь стала двигаться намного быстрее.

На научном собрании в Государственном литературном музее 24 сентября 1942 года Андрей Николаевич сделал доклад о Лескове и его отношении к немцам, в котором впервые публично сообщил о работе над книгой и о том, что собирает материалы около сорока лет: заполнены тысячи карточек с основными фактами из жизни писателя, цитатами из его статей, публикаций о нем, его переписки:

«…я решил, что имею право взяться за опыт, сделать попытку написать монографию о Лескове. Но не мемуары, не болтологическую такую труху, а достоверное, так, чтобы это было неопровержимо, что рисовало бы Лескова в подлинной его сущности, и не иконописно, не прозекторское вскрытие подоплеки во всех ее мелочах, а равномерно, добиваясь этой равномерности, как в двуцветном шнурке, свитом воедино» 1034.