Майя Кучерская - Лесков: Прозёванный гений

Через два дня после посещения выставки он начал недомогать, температура то поднималась до 39 градусов, то спадала. Было трудно дышать.

Восемнадцатого февраля, жаждая продышаться, он оделся потеплее и поехал гулять. Катил в санках и с наслаждением вдыхал морозный воздух. Некому было удержать его, отговорить от этой прогулки. Лечащий врач Николай Федорович Борхсениус, узнав потом о своеволии больного, прятать тревогу не стал: «Ужасная неосторожность!»

Двадцатого февраля Лескову сделалось хуже, развился отек легких, сердце едва справлялось, теперь он задыхался уже всё время. В ночь на 21-е число Андрей Николаевич, несмотря на протесты отца, остался ночевать на Фурштатской, подавал лекарства, менял грелки. Больной стонал, был совсем плох, но к вечеру ему как будто сделалось лучше. Вскоре после полуночи он, наконец, заснул. Дышал шумно, но ровно. Спустя час в спальне стало до странности тихо. Андрей Николаевич вошел. Его накрыла мертвая тишина.

Кончина бунтаря и ересиарха оказалась кроткой, мирной – он умер во сне.

Под утро, когда собрались близкие, Андрей Николаевич взял ключи, лежавшие у изголовья покойного, и отпер средний ящик письменного стола. Как знали все ближние Лескова, здесь хранился запечатанный конверт с надписью: «Прочесть немедленно после моей смерти». Андрей Николаевич вскрыл его и зачитал вслух:

«МОЯ ПОСМЕРТНАЯ ПРОСЬБА

1) По смерти моей прошу непременно вскрыть мое тело и составить акт вскрытия. Желаю этого для того, чтобы могли быть найдены причины сердечной болезни, которою я долго страдал, при общем уверении врачей, что в сердце моем не было никакого болезненного изменения.

2) Погребсти тело мое самым скромным и дешевым порядком при посредстве “Бюро погребальных процессий”, по самому низшему, последнему разряду.

3) Ни о каких нарочитых церемониях и собраниях у бездыханного трупа моего не возвещать и гроб закрыть тотчас же после того, как туда будет положено вскрытое и снова убранное тело.

4) На похоронах моих прошу никаких речей не говорить. Я знаю, что во мне было очень много дурного и что я никаких похвал и сожалений не заслуживаю. Кто захочет порицать меня, тот должен знать, что я и сам себя порицал. <���…> [166] В пятом пункте, указывал А. Н. Лесков, говорилось «о наследниках и о назначении душеприказчиками “живущих в Петербурге” управляющего книжным магазином “Нового времени” Н. Ф. Зандрока и 3. А. Макшеева. Увы, Зандрок еще в начале 1893 года покинул Петербург и жил в Барнауле. Единственным исполнителем литературного завещания очутился глубоко нелитературный человек. Это гибельно сказалось на судьбе архива Лескова» (Лесков А. Н. Указ, соч. Т. 2. С. 493). О судьбе архива Лескова см.: Благоволина Ю. П., Зимина Г. В. Из архива Н. С. Лескова (Заметка Н. С. Лескова и письма к нему) // Записки отдела рукописей Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина. Вып. 30. М., 1968. С. 205–212.

6) Места погребения для себя не выбираю, так как это в моих глазах безразлично, но прошу никого и никогда не ставить на моей могиле никакого иного памятника, кроме обыкновенного, простого деревянного креста. Если крест этот обветшает и найдется человек, который захочет заменить его новым, пусть он это сделает и примет мою признательность за память. Если же такого доброхота не будет, значит, и прошло время помнить о моей могиле.

7) Если бы, однако, объявились люди, которые захотели бы проявить чем-нибудь любовь ко мне, то я от этого не отстраняюсь и указываю им, что они могут сделать для меня отрадного: я прошу их вспомнить и отыскать девочку, сироту Варвару Ивановну Долину, которую я взял беспомощною с двух лет и воспитывал ее и сожалел ее. Прошу всех, желающих явить свою любовь ко мне, – перевести это чувство на бедную Варю, которую я любил. Прошу помогать ей добрым советом и участием к ней, лаской и утешением и заботою о ее устройстве.

8) В годовщины смерти моей прошу моих доброжелателей и друзей осведомляться у Н. Ф. Зандрока и 3. А. Макшеева о положении Вари и посоветоваться, не может ли кто-нибудь оказать ей что-либо полезное. Кто это сделает, тот окажет мне наилучшую дружбу, которая будет иметь для меня особую свою, истинную цену.

9) Некоторые думали и говорили, будто Варя Долина есть моя дочь. Я не знаю, для чего бы я стал это скрывать, но это неправда. Я взял ее просто по состраданию, но при ее посредстве мне дано было узнать, что своих и не своих детей человек может любить совершенно одинаково. Советую испробовать это тем, кому это кажется трудным и маловероятным. Это и верно, и легко.

10) Если бы обстоятельства показали, что до совершеннолетия Вари Долиной, для устройства ее, может иметь значение какая-нибудь складчина, то я этому не противоречу. Я сам устраивал подобные дела для сирот и думаю, что могу принять такое участие от других для призренной мною сироты.

11) Литературный фонд умоляю не отказать Варваре Долиной в содействии к тому, чтобы она могла докончить свое образование в каком возможно заведении, соответствующем началу, какое она уже получила. Зандрока и Макшеева прошу узнать, что может быть оказано Литературным фондом.

И 12) прошу затем прощения у всех, кого я оскорбил, огорчил или кому был неприятен, и сам от всей души прощаю всем всё, что ими сделано мне неприятного, по недостатку любви или по убеждению, что оказанием вреда мне была приносима служба Богу, в коего и я верю и которому я старался служить в духе и истине, поборая в себе страх перед людьми и укрепляя себя любовью по слову господа моего Иисуса Христа» 1026.

Голос Андрея Николаевича всё отчетливее дрожал – четыре пункта завещания были посвящены Варваре Долиной. Просьба о скромности похорон казалась аффектированной, ненатуральной. Не один Андрей – все остались в недоумении. Для чего требовать провести вскрытие, если в нем не было ни малейшей необходимости? Доктора хорошо понимали, что происходило с их пациентом, однако берегли его от волнений. Но особенно безжалостно звучал запрет на произнесение надгробных речей – Лесков не позволял близким выплеснуть скорбь в веками освященном обычае причитания по ушедшему, из-за гробовой черты не желая слышать похвалы, которых он, большой русский писатель, конечно, был достоин. В завещании билась неизжитая обида на литературных врагов, цензоров, душителей. Но расплачиваться предстояло тем, кто искренне его любил.

И они постарались сделать всё, как он просил. Андрей Николаевич разослал траурные телеграммы киевским родным, в Ржищевский монастырь – инокине Геннадии (в миру Наталье Семеновне Лесковой), в Бурты – Вере. Но ни Екатерина Степановна, ни брат Алексей с женой, ни дочь Вера, сославшаяся на болезнь, на похороны не приехали.