Майя Кучерская - Лесков: Прозёванный гений

Письмо Лескова сыну. 11 сентября 1887 г. РО ИРЛИ. Ф. 612. № 10. Л. 1

Видимо, Андрею Лескову очень хотелось написать биографию, основанную на фактах и документах, которая давала бы живой, а не иконописный портрет отца, писателя и человека.

Андрей Николаевич не был историком или филологом, зато обладал тем уникальным преимуществом, которое перевешивало всё: он был сын. Его основной багаж – общая жизнь с Н. С. Лесковым – обретал вес еще и благодаря великолепной памяти, огромному трудолюбию и возможности использовать богатейший отцовский архив. За написание биографии он взялся в сентябре 1932 года и писал ее до 1936-го 1035. Получилась гигантская рукопись – 60 авторских листов.

Андрей Николаевич отправил ее Эйхенбауму, литературоведу В. А. Десницкому, Л. Я. Гуревич, писательнице и музыковеду В. Д. Стасовой-Комаровой – все отозвались доброжелательно. Несколько частей в сентябре 1935 года он отослал А. М. Горькому 1036. Лесков всегда был интересен и многим близок главному советскому писателю, понравились ему и главы биографии. Горький отправил рукопись Десницкому с просьбой поспособствовать публикации, а попутно выразительно отозвался о ее герое: «…уверен, что сии мощи, будучи вскрыты, окажут чудодейственное влияние на оздоровление русского языка, на ознакомление с его красотой и остротой, гибкостью и хитростью. Все эти качества нашего языка покойному Лескову были отлично известны, и ты знаешь, что владел он ими превосходно» 1037. Призыв живого классика был услышан: в 1937 году журнал «Литературный современник» в третьем номере опубликовал пять первых глав книги о Лескове с предисловием Десницкого.

Похвала Горького стала охранной грамотой, Андрей Николаевич постоянно ссылался на нее в письмах тем, от кого зависела судьба книги. Однако летом 1936 года Горький умер. Андрей Николаевич лишился главного своего покровителя, без поддержки которого издавать биографию Лескова никто не хотел. Повлиять на судьбу книги не смог даже партийный идеолог Андрей Александрович Жданов, по свидетельству А. Н. Лескова, тоже пытавшийся помочь 1038.

Возможно, дело заключалось не только в дурной, в глазах советского литературного начальства, репутации сочинителя «Некуда» и «На ножах». Жизнеописания объемом с «Войну и мир» советскому книгоизданию были непривычны. На такую обстоятельную биографию не имел права никто, тем более автор антинигилистических романов. В конце концов рукопись осела на дне редакции издательства «Советский писатель» в Ленинграде. Годы спустя один из ее сотрудников признавался: «…тогдашнее руководство издательства с начала сорокового года долгое время не занималось этой рукописью, и это несмотря на положительные отзывы М. Горького и известного литературоведа В. А. Десницкого» 1039.

О некоторых обстоятельствах своих мытарств Андрей Николаевич рассказал в письме еще одному знатоку Лескова и поклоннику его дара, религиозному писателю и литературоведу Сергею Николаевичу Дурылину: «Несмотря на завещание Горького, вмешательство А. А. Жданова и натиск Ленсовета (37/38 гг.), наши “издаты” спешили с медлительностью, не поддающейся описанию. Навязанный мне, вместо как бы предуказанного Горьким редактора в лице Десницкого, покойный О. В. Цехновицер [167] Орест Вениаминович Цехновицер (1899–1941) – литературовед, театровед, публикатор и исследователь творчества В. Ф. Одоевского, Ф. М. Достоевского, Ф. К. Сологуба. поражал меня незнанием эпохи и соотношения лагерей и течений 60-х годов, и совершенным невежеством в отношении персонально Лескова, при смехотворном непонимании русского языка, языка Лескова, Писемского и т. д. Он тянул редактирование первого тома больше года» 1040.

Наконец, после бесконечной волынки книгу решено было издать в двух томах. Началась редакционная работа, и первый том – невероятно! – сдали в производство. Никогда еще биография Лескова не была так близка к встрече с читателем. Оставалось лишь подготовить второй том… Воспользуемся возникшей паузой для кратких комментариев к этому труду.

Многое оказалось за рамками громадного биографического повествования. Андрей Николаевич работал над ним в эпоху Большого террора и о чем-то умолчал из цензурных соображений, а о чем-то – из целомудрия или нежелания раскрывать детали, не украшавшие его отца. Но однажды он всё-таки рассказал в частном письме о том, что терзало его всю жизнь. В конфиденты была избрана Любовь Яковлевна Гуревич, хорошо знавшая Лескова и, кажется, неплохо его понимавшая.

В отличие от многих литераторов из «бывших» Любовь Яковлевна в советские годы не пропала – продолжала заниматься театральной критикой, писала просветительские книги об актерской игре, о Константине Сергеевиче Станиславском, о русском театральном быте 1041. Гуревич жила в Москве, Лесков-младший – в Ленинграде. Сначала он просто отправил ей рукопись книги об отце, Любовь Яковлевна долго не откликалась. Тогда 6 апреля 1937 года он послал ей письмо, вдруг решив свести счеты с отцом, после смерти которого прошло уже больше сорока лет.

«Глубокоуважаемая Любовь Яковлевна,

вынужденно подавив в себе смущенье, не могу больше противостоять вплотную подошедшей необходимости иметь под рукой второй экземпляр моей работы и просить о его высылке мне.

Верьте, что если бы мог – не утруждал бы Вас этим еще до последнего предела. Но он уже перейден. <���…>

Я знал, что V-ая часть неудобоприемлема [168] В опубликованном варианте пятая часть («Еретичество») посвящена в том числе расставанию Лескова с Екатериной Степановной и распрям с киевскими родственниками. . Но в этой “адописи” я погрешил в одном: я ее окоротил, обледнил, снизил, дал не всё. Сказанное – верно, но сказано не всё… Это мой авторски-биографный грех, который уйдет со мной в могилу, т[ак] к[ак] иначе содрогнулись бы, м[ожет] б[ыть], даже самые искушенные патологи. Этот ужас, стоивший многим искалечения всей жизни, и мне всего детства, юности, молодости и исковерканности дальнейшего жизненного пути, ужас, который Вы чутьем угадали (ошибаясь лишь в его дозе) даже в положении только знакомой, да еще пользовавшейся добрым расположением, останется навсегда недоосвещенным. Однако и то, без чего получилась бы лживая иконопись вместо правды, какой она была, видимо, так жутка, что на нее не знать, как и откликнуться. Я это знал сорок лет и не брался за перо, а теперь, когда написал, вижу, что писать не следовало. Пусть жили бы фаресовские [169] Андрей Николаевич считал Фаресова «биографом-скорохватом», неаккуратно обращающимся с документами (см.: Лесков А. Н. Указ. соч. Т. 2. С. 34, 128). или мадам-борхсениусские акафистные пустословия – “да! человек он был!”, завершает она (жена доктора Н. Ф. Борхсениуса, лечившего Лескова. – М. К.) свой экзерсис [170] Воспоминания Екатерины Иринеевны Борхсениус заканчиваются так: «Вернувшись с похорон, я долго и неутешно рыдала, сознавая всю громадность своего горя, так что моя приятельница, которая зашла к нам, чтобы расспросить о его болезни, смерти и похоронах, при виде моих слез с чувством сказала мне: “Знаете, Е. И., я считала бы себя счастливой, если б обо мне поплакал так искренне горько не только чужой, а даже самый близкий человек”. “Да, поистине человек он был в самом лучшем и благороднейшем смысле этого слова”, – сказала я ей в ответ» (Борхсениус Е. И. Мои воспоминания о Николае Семеновиче Лескове // Н. С. Лесков в воспоминаниях современников ⁄ Сост., подгот. текста, коммент. Л. И. Соболева, Л. С. Даниловой, В. В. Соминой; предисл. А. М. Ранчина. М., 2018. С. 496). Е. И. Борхсениус написала воспоминания по просьбе А. Н. Лескова, но тот остался ими не слишком доволен, сочтя, что они «очень смелые в импровизации, смешении положений и фактов» (Лесков А. Н. Жизнь Николая Лескова. Т. 2. С. 376). . <���…> Но лгать, подтасовывать и подгримировывать – не умею, не могу».