Майя Кучерская - Лесков: Прозёванный гений

В поздних повестях Лесков писал о том же, о чем и в публицистике тех лет: мы по-прежнему живем в русском «загоне», отгородившись «китайской стеной» невежества и самодовольства, несмотря на некоторые перемены и очевидный прогресс – хотя бы в борьбе с голодом.

Но всё же ограниченность, безграмотность никуда не исчезли – в 1890-е они проявлялись еще и в чрезмерном, по его мнению, и неоправданном почитании «Пержана» – протоиерея Иоанна Кронштадтского (в XX веке он будет причислен к лику святых). Лесков иронизирует над ним в рассказе «Полунощники», опубликованном в 1891 году в «Вестнике Европы», где искренняя Клавдинька Степенева, решившая жить по Евангелию и по Толстому – с отказом от мяса, заработками своим трудом, небрежением к обрядовой стороне христианства, – с легкостью выигрывает идейный поединок у знаменитого священника. В ответ на ее горячие и искренние слова тот произносит прекраснодушные банальности и оказывается совершенно беспомощен перед прямотой Клавдиньки, которую Лесков списал, по собственным словам, с племянницы Саввы Морозова [162] Какая из одиннадцати племянниц Саввы Тимофеевича Морозова имелась в виду, неясно. Среди них была и дочь его старшей сестры Анны Клавдия Геннадьевна Карпова, в замужестве Головина (1882–1967), однако вряд ли речь идет об этой Клавдии – в 1894 году она была еще слишком юной. , обладательницы многомиллионного состояния 1005. Но в «Полунощниках», как и в неудачной, по мнению Толстого, сказке «Час воли Божией», проповедник сочетается в Лескове с изографом: он с особой сластью вновь раскидывает цветное покрывало сотворенного им языка. Рассказ ведет мещанка Марья Мартыновна, сплетница и интриганка, щедро пересыпая его изобретенными Лесковым неологизмами по давно испытанному в «Левше» рецепту: контаминации слов («керамида», «рубкопашня», «фимиазмы», «Бабеляр» (бабник) вместо «Абеляр») мешаются с народной этимологией, делающей слова смешными, – «клюко» вместо «Клико», «политический компот» вместо «комплот».

К концу жизни именно работу с языком, тщательную и тонкую, Лесков считал одним из главных своих достижений. «Постановка голоса у писателя заключается в уменье овладеть голосом и языком своего героя и не сбиваться с альтов на басы, – говорил он Фаресову. – В себе я старался развивать это уменье и достиг, кажется, того, что мои священники говорят по-духовному, нигилисты – по-нигилистически, мужики – по-мужицки, выскочки из них и скоморохи – с выкрутасами и т. д. <���…> Меня упрекают за этот “манерный” язык, особенно в “Полунощниках”. Да разве у нас мало манерных людей? Вся quasi-ученая литература пишет свои ученые статьи этим варварским языком. Почитайте-ка философские статьи наших публицистов и ученых. Что же удивительного, что на нем разговаривает у меня какая-то мещанка в “Полунощниках”? У ней, по крайней мере, язык веселей, смешной… Вот и ругают меня за него, потому что сами не умеют так писать. Ведь я собирал его много лет по словечкам, по пословицам и отдельным выражениям, схваченным на лету в толпе, на барках, в рекрутских присутствиях и монастырях. Поработайте-ка над этим языком столько лет, как я. <���…> Я внимательно и много лет прислушивался к выговору и произношению русских людей на разных ступенях их социального положения. Они все говорят у меня по-своему, а не по-литературному. Усвоить литератору обывательский язык и его живую речь труднее, чем книжный. Вот почему у нас мало художников слога, т. е. владеющих живою, а не литературной речью» 1006.

Лесков вспоминает в этом отрывке об упреках в манерности языка: как и сегодня, языковая живопись не радовала – наоборот, раздражала и первых его читателей. Даже ценивший лесковскую прозу критик Аким Волынский не смог удержаться – корил «Полунощников» за «чрезмерную деланность языка», а вслед за ним и другие 1007.

Словно бы в ответ своим критикам, демонстрируя, что может писать по-разному и быть сдержанным, Лесков сочинил повесть «Зимний день» (1894), в которой практически нет языковой игры. Он лишил слова цветов и теней, будто бы для того, чтобы в ледяном свете зимнего дня показать, что происходит вокруг: таинственная гостья состоит в связи с сыном хозяйки дома Валерианом, который пользуется пожилой любовницей, чтобы раздобыть у нее денег, а одновременно заводит интрижку с горничной, но и та не промах – охотно откликается на ухаживания генерала; 45-летняя кухарка растлевает тринадцатилетнего мальчика-разносчика; второй сын хозяйки Аркадий – гомосексуалист, увлеченный очередным отроком.

Именно в последних своих текстах Лесков вдруг заговорил об однополой любви: прозрачные намеки на нее делает героиня «Дамы и фефёлы» Зинаида Павловна, к концу повести теряющая последние остатки благопристойности; Марья Мартыновна в «Полунощниках» произносит откровенный пассаж о том, как приятно девушкам ласкать друг друга; в «Зимнем дне» отчетливо звучит тот же мотив.

«Это отрывок из Содома и Гоморры, и я не дерзаю выступить с таким отрывком на божий свет», – смущенно комментировал М. М. Стасюлевич свой отказ опубликовать «Зимний день» в «Вестнике Европы», который он редактировал. Описание моральной распущенности в «Зимнем дне» перемежается намеками на криминальные замыслы персонажей и на то, что гостья главной героини – полицейский агент 1008. Кажется, что Лесков в обычной своей манере, вдоволь насладившись изображением праведников и тихого сияния святости, для равновесия обратился к изображению пороков – таких, каких избегал касаться прежде. Он ясно понимал, что делает, и объяснял Фаресову:

«Весь мой одиннадцатый том: Клавдия в “Полунощниках”, квакерша-англичанка Гильдегарда и тетя Полли в “Юдоли”, “Дурачок” и т. д. – опять воспроизводят светлые явления русской жизни и снимают с меня упрек в том, что я проглядел устои русской жизни и благородные характеры.

Я их видел, но я видел также и многое другое… Мои последние произведения о русском обществе весьма жестоки. “Загон”, “Зимний день”, “Дама и фефёла”…

Эти вещи не нравятся публике за цинизм и прямоту. Да я и не хочу нравиться публике. Пусть она хоть давится моими рассказами, да читает. Я знаю, чем понравиться ей, но я больше не хочу нравиться. Я хочу бичевать ее и мучить» 1009.

Толчком к созданию «Зимнего дня» стал процесс графа Александра Соллогуба – увы, сына автора «Тарантаса» – и других мошенников, подделавших завещание миллионера В. И. Грибанова; суд над ними состоялся в 1894 году. Хотя, видимо, были у героев рассказа и другие прототипы. 21 августа 1894 года Лесков писал В. А. Гольцеву:

«На “Зимний день” много где будут рычать: это неизбежно: “На зеркало нечего пенять, если рожа крива”. Это “инкрустация”, это всё “сколки” разговоров и затушеванные портреты всех тварей (Асташев, Базилевский, Щербатов, Новикова, Кушелевы, Марья Мих[айловна] Дондукова-Корсакова, Ермаков и др.)» 1010.