Юрий Соколов - Пока живы — надо встречаться

— Вас ист да-ас? — протянул он тоном крайнего удивления.

Петрунин нехотя расчищал это место, пока из-под земли не показалась покрытая ржавчиной водопроводная труба.

— Труба! — радостно вскрикнул Петрунин. — Это вода в трубе журчала! — с горячностью продолжал он. — Вассер! Понимаете? Это от воды был шум, бульканье!..

Унтер-офицер подозрительно смотрел на военнопленного со шрамом на лбу, с рубцами от ожогов на лице и руках. Гауптман и без услужливого переводчика догадался, что сказал этот русский. И все же, как истинный службист, приказал пленным метр за метром прощупать грунт на дне траншеи. Но, видя, что ломы вязнут в плотном слое земли, отказался от дальнейших поисков. Вода, нерегулярно поступавшая в гросслазарет, действительно могла журчать и булькать. Отдав распоряжение старшему конвоя увести рабочих в лагерь и вызвать к нему того самого «казака», поднявшего ложную тревогу, гауптман направился в комендатуру

Прошло три недели после того, как гитлеровцы начали искать туннель. В блоке по нарам и койкам все еще таскался слух, что немцы не докопались до подкопа, потому что он проходит на большой глубине, но эта трепетная молва то вспыхивала, то, ничем не подкрепленная, затихала. Эсэсовцы на протяжении нескольких дней бесновались, устраивая в блоке повальные обыски и осмотры. Дважды наведывались офицеры из гестапо. Подавалась команда лечь лицом к главному проходу, и все были обязаны смотреть на проходящих гитлеровцев. Впереди во всем черном шествовал гауптштурмфюрер Кронсдорф, с ненавистью смотревший на пленных выпуклыми глазами. А за ним гроза лагеря — Беккер. А потом — всем известный Вальтер Срока. Зондерфюрер Апель, проходя мимо изможденных узников и заглядывая им в глаза, спрашивал:

— Ви есть комиссар?

Но у всех гимнастерки были одинаково рваные, лица исхудавшие, заросшие.

Во время таких обходов Сусанов смотрел тупо, уставившись в одну точку. Ведь гитлеровцы могут расстрелять, забить палками, как того бедолагу, который вцепился в деревянную стойку нар и думал, что его не оторвут.

Заподозренных в принадлежности к командно-политическому составу вели к дверям. И уже оттуда доносилось:

— Dolmetscher! [5] — Переводчик! (нем.)

— Jawohl [6] — Да, слушаю (нем.) . , — цокал каблуками, вытягивался в струнку переводчик и, выслушав немца, объявлял: — Кто знает, где еще коммунисты, комиссары?

В ответ было молчание. Тогда офицер взмахивал перчаткой, и отобранных уводили. Один из них был настолько беспомощен, что не мог идти. Полицаи унесли его, привязав к длинной палке за руки и за ноги.

Подпольщики пребывали в большой тревоге. В руках гестапо все еще оставался Пекарский — ленинградский хирург. Его подвергли страшным истязаниям, пытаясь узнать, что же втайне делается во втором блоке. Но гестаповцам так и не удалось сломить патриота. И в октябре его вместе с другими обреченными вывели на дорогу смерти. Позади них на бричке ехали палачи с двумя овчарками.

Василий Щеглов видел в окно, как Пекарский, поравнявшись с блоком, приподнял руку, слабо помахал, прощаясь…

Как ни избегал Лопухин объяснений с Вальтером Срокой, но отделаться от гитлеровца было нелегко. Как хищник высматривает добычу, так и он искал мало-мальски здоровых, чтобы отправить на работы в рейх.

— Почему нет выписки?! — кричал Срока по-немецки.

Лопухин, сославшись на плохое знание немецкого языка, требовал переводчика. Ему не хотелось разговаривать с ним по-немецки.

— Долметче-ер! — разъяренно взвизгнул Срока, и на его лице от злости выступили пятна.

«Видно, припекает. Не хватает рабочих рук», — молча порадовался Лопухин.

Когда прибежал переводчик, Лопухину потребовалось много выдержки, чтобы объяснить этому гитлеровцу, почему из инфекционного блока в ближайшее время не предвидится выписки.

Вальтер Срока, мешая немецкие и русские ругательства, кипел злостью.

Долго после его ухода Лопухин не мог прийти в себя Он и сам не знал, как выдержал этот разговор с тупым фельдфебелем, которого все здесь ненавидели и боялись. Было ясно, что ему удалось и на этот раз задержать от отправки в Германию нужных людей, но от этого не становилось легче, так как он знал — недели через две-три фельдфебель Срока добьется своего. Надо срочно что-то предпринять…

В комнате врачей увидел Щеглова. Тот стоял у окна, опустив голову.

— Пекарского увели, — скорбно произнес он. — Помахал мне… поднял руку… простился…

Лопухин вспомнил Пекарского, и опять появилось больное чувство разбитости. Хороший, скромный был человек, интеллигентный, образованнейший врач. В Ленинграде у него оставалась семья. Мечтал вернуться туда. И вот надо же…

— Что поделаешь, будем продолжать, — сказал Лопухин, беря Щеглова за руку.

Василий вопросительно посмотрел на него:

— О чем ты?

— Сегодня в ночь пойдешь на работу.

От неожиданности Щеглов даже вздрогнул. Но Лопухин так сжал его руку, что Василий невольно подобрался, выпрямил спину.

— Договорились, сегодня в ночь, — тихо повторил Лопухин.

…И в эту ночь, и в последующие патриоты с еще большей осторожностью, потихоньку по одному заходили в раздаточную и через квадратный лаз исчезали в паропроводном коллекторе.

Траншея, вырытая вдоль ограждения, так и оставалась открытой, и это осложняло дело. Можно было бы ее стороной обойти, но для этого нужно преодолеть дополнительно двадцать метров. А там каждый метр давался с трудом. Решили сделать углубление под вырытой траншеей. Несколько дней и ночей ушло на то, чтобы углубиться еще на полтора метра и, как бы «поднырнув» под траншею, повести туннель дальше.

После ареста связного Сенина, работавшего по найму в гросслазарете водопроводчиком, Лопухин утратил связь с партизанами.

Сенин неосторожно отвез в село письмо, в котором один из узников сообщал о своей тяжкой участи.

«Был в страшных боях, — писал он. — А теперь в Славуте, в первом блоке, болею и доживаю последние дни. Итак, прощайте, дорогие мои…»

Старик со старухой пришли похлопотать за сына, чтобы его, больного, отпустили домой. Принесли что-то в корзиночке. Но «казак» возле ограждения прогнал их. Тогда они вышли на дорогу, ведущую в город, а навстречу им, как назло, гауптман с переводчиком. Начался допрос, дознались, кто привез им письмо. И Сенина больше не видели…

Теперь, когда была проделана большая работа под землей, любая случайность могла сорвать дело. Надо было во что бы то ни стало восстановить связь. Ведь побег будет массовым. Нужна топографическая карта или хотя бы проводник, который знал бы расположение местности, а главное, где и как переправиться через реку Горынь. Требовалось, наконец, уточнить маршрут. Бежать, не зная местности, значит заранее обречь людей на верную гибель.