Юрий Соколов - Пока живы — надо встречаться

Все сгрудились, разглядывая карту, запоминали лесные дороги, просеки, болотца на пути к этому озеру.

Роман Лопухин помалкивал. Он думал о том, что местом встречи они изберут мельницу у лесного сельца Голики, где партизанам мелется хлеб. Или село Хоровицы. По этим маршрутам уже выставлены партизанские наблюдатели. Но сообщать об этом преждевременно не хотелось. А когда Хомич заговорил о комплектовании групп, Лопухин предусмотрительно заметил:

— Пока не будет полностью закончено «метро», эти вопросы я решаю самостоятельно. А потом я стану обычным солдатом и выполню любое ваше указание.

Хомич улыбнулся. Ему понравился решительный ответ молодого человека. По сдержанно-тихому голосу, твердому взгляду он почувствовал в нем сильного, волевого руководителя и по тому, как одобрительно отнеслись к его словам все присутствующие, понял, каким непререкаемым авторитетом среди них пользуется доктор Лопухин.

Перед тем как разойтись, Роман сказал, что вечером перед побегом силами выздоравливающих будет дан самодеятельный концерт.

— Это отвлечет внимание полицаев, а для врачей и санитаров — участников побега — будет предлог пройти сюда. — Затем, немного помолчав, Лопухин добавил: — С маршрутом перехода к партизанам команды будут ознакомлены перед самым выходом.

Расходились по одному. Роман Лопухин ушел последним.

Что бы ни делал Иван Беда — оперировал ли раненых, рисовал ли на стене углем композиторов, делал ли для Романа скрипку, копировал ли топографическую карту местности, вначале он мысленно представлял свою работу законченной. Только при этом условии, считал он, можно рассчитывать на успех задуманного дела.

И, прокладывая путь под землей, он был убежден, что туннель следует вывести хотя бы метров на двадцать от сторожевой тропы. Тогда можно гарантировать массовый побег. Но тут началось то, чего никак не мог понять Беда. Его, самого сильного и результативного проходчика, стали торопить с выходом наверх.

— Слушай, — сказал он Лопухину, — ты понимаешь, это же гиблое дело, если мы выйдем в пяти метрах от сторожевой дорожки. Они же ходят взад и вперед.

— Пора, Ваня, выходить, — сказал Лопухин. — Наши давно в лес смотрят. Эсэсовцы того и гляди что-нибудь выкинут. Можем упустить время.

Беда скрепя сердце согласился. О-ох, не по нраву ему эта спешка! А тут и проходка замедлилась: сплошняком пошел суглинок и камень с острыми краями. Иван не жалел сил, но, как ни упорствовал, как ни изловчался брать «споднизу», с того дня, когда начали его торопить, засомневался в успехе задуманного дела.

В тесном, безвоздушном тупике Беда работал на пределе человеческих сил и возможностей. Голова, казалось, будто обручем стиснута. В ушах — какое-то дребезжание. Перед глазами — красные круги.

Сантиметр за сантиметром он продирался сквозь твердый грунт, наверх, в надежде дотянуться до корней каких-нибудь растений, но, видя мертвый, без признаков жизни, освещенный тусклой лампочкой суглинок, чувствовал одно: ему пришел каюк. Открывал Иван рот, но дышать стало нечем. Разодранными в кровь пальцами царапал неподатливый, с острыми камнями грунт…

Дезинфектор что-то подозрительно долго торчал в коридоре и тер влажной с запахом хлорки тряпкой дверные ручки. Коридорный Матвеич взглянул на него и зашел в уборную, будто по нужде.

Лузгин, воспользовавшись его отсутствием, подкрался к раздаточной и заглянул в замочную скважину. В тот же момент коридорный на цыпочках, неслышно приблизился к нему.

— Интересуешься?.. — с ехидцей произнес Матвеич.

— Да нет, я вот… — пробормотал в замешательстве Лузгин и стал усиленно протирать дверную ручку.

Это подозрительное поведение дезинфектора вызвало среди участников подкопа тревогу. Если Лузгин сунул в раздаточную нос, значит, что-то пронюхал. Его необходимо срочно обезвредить, пока не натворил беды.

Но Лопухин, узнав от Щеглова, что санитары с первого этажа решили убрать Лузгина, вначале захотел сам проверить его.

В перевязочной, где к тому времени уже никого не было, Лопухин поговорил с Лузгиным. После двух-трех вопросов он понял, что имеет дело с осведомителем, за которым стоит лагерное гестапо, и сразу же настроился к нему враждебно, как к гитлеровскому прихвостню. Но Лузгин с облегчением, без утайки обо всем рассказал, признался, что не было сил противостоять, когда в лагерной канцелярии его досыта накормили.

Это признание внушило Лопухину отвращение к этому субчику с жалобным голосом.

— Значит, продался, — брезгливо посмотрел на него Лопухин.

— Не-ет! — замотал головой Лузгин. — Это был только маневр! Я никого не выдал! Клянусь вам именем матери своей! Ни-ко-го!..

— А наши придут, как ты с ними будешь разговаривать?

— Я п-попробую оправдаться. А если не будет мне оправдания — искуплю вину…

…В коридоре у окна стоял тощий, с ввалившимися глазами, в облезлой ушанке и старой, без хлястика шинели «шахтер». Он видел, как из перевязочной вышел Лузгин и направился в общую палату. «Шахтер» кивнул рыжебородому в солдатской фуфайке санитару, и тот сразу же двинулся за Лузгиным.

В перевязочную вошли Щеглов и Кузенко.

— Да, его направили с заданием, — сказал Лопухин озабоченно. — Но он дал слово, что никого не выдавал и не выдаст.

— А где гарантия? — Щеглов потер о колени ладони.

— Побег даст и ему возможность спасти свою жизнь.

— И все-таки за ним нужен глаз да глаз.

Кузенко шмыгнул носом.

— Его уже пасут…

Участники подкопа и отобранные к побегу люди тревожно поглядывали за окна — им хотелось, чтобы подольше держались над лагерем обложные и по-осеннему ненастные облака.

Николай Сусанов, как и все, был поглощен приготовлениями к побегу. Несмотря на шестимесячные приготовления, неожиданным и волнующим было для Сусанова известие о том, что этот час близок — Лопухин уже поручил командирам звеньев под личную ответственность набирать группу из десяти человек. Удивляло и радовало то, что командиром отряда у них будет «академик», и то, что он, Николай Сусанов, самый молодой в группе партиец, в ближайшие дни вырвется из этого кошмарного ада, чтобы с оружием бороться за освобождение Одессы, которую он оборонял, и Севастополя, где был ранен и пленен…

«Что бы ни случилось со мной, буду делать все от меня зависящее, чтобы приблизить час победы над фашизмом», — мысленно давал клятву Сусанов, собираясь в ночную смену на работу в туннель.

В ту же ночь «шахтеры» с радостным удивлением обнаружили на песчаном своде тончайшие нити корешков и, не веря глазам своим, попеременно трогали их заскорузлыми пальцами. А Гриша-парикмахер, убедившись в том, что над их головами не такая уж большая толща земли, сдерживая волнение, дрожащим голосом произнес: