Юрий Соколов - Пока живы — надо встречаться

Застучали, забарабанили кулаками, каблуками.

Неожиданно дверь распахнулась. Оказавшихся у дверного проема людей эсэсовцы вытолкали в коридор, жестоко избили и снова втиснули в карцер.

Наступила тягостная тишина.

— Было б за что, — послышался чей-то жалостливый вздох. — Кто-то копал, а мы отдувайся.

— Товарищи, — нарушил тяжелое молчание врач Лукаш, — возможно, кто-то и не работал с Лопухиным, но вы его не осуждайте. Может, мы в последний раз с вами и не знаем, чем все это кончится. Так не будем унижаться. Встретим смерть достойно! Не просите пощады. Не делайте им удовольствия!

Молчали и непокоренные, и отчаявшиеся. Каждый понимал, что будут применены чрезвычайные меры, и мысленно готовился к этому исходу.

Заключенные в карцере панцирь-казармы уже утратили представление о времени. Откуда-то доносился лязг дверных засовов, душераздирающий крик. Потом все стихло. Каждую минуту, которая казалась вечностью, они ожидали своей очереди. Нельзя было ни сесть, ни лечь. Даже невозможно было оправить естественные надобности. У многих возникла острая, непрекращающаяся боль в ногах, во всем теле. Большинство людей были уже без сознания или в полуобморочном состоянии, когда раздался щелчок замка и дверь отворилась. Эсэсовцы с автоматами на груди приказали выходить.

Узники падали, с помощью товарищей поднимались и, еле удерживаясь на ногах, выходили из карцера.

Раздалась команда раздеваться.

Молча раздевались, сбрасывая свои гимнастерки, шаровары, белье. Просить о пощаде никто и не помышлял. Лишь переглядывались, мысленно прощаясь друг с другом.

Не знали они, что, пока находились взаперти, участь их решалась в управлении лагерей. Но там между чиновниками возникли разногласия. Одни считали, что нужно дать всем урок и немедленно уничтожить всех перед лечебными корпусами. В то время как другие полагали полезным использовать их силы в рудниках и шахтах.

Когда в том же управлении о побеге через подкоп доложили генералу, тот сначала отказался в это поверить.

— Невероятно! — сдавленным голосом произнес он, просматривая фотоснимки один за другим.

Полковник пояснил, что по конспиративности работ и инженерности сооружения второго такого случая в истории войны не было.

Генерал, снова перебрав фотографии, заметил:

— Такое преступление заслуживает казни, но… они же прекрасные шахтеры! А в Германию на угольные шахты мы должны направить еще двести тысяч способных к работе военнопленных.

И немцы, неукоснительно выполняя приказ, стали готовить их к отправке в Германию. Заключенных постригли и сбрили им бороды. Тщательно осмотрели их, заглядывая в уши, рот и даже под язык. Проверяя одежду, прощупали каждый шов, чтобы убедиться, не зашито ли что. После тщательного осмотра и проверки им разрешили одеться.

Занималось позднее зимнее утро. Ветер протяжно и жалобно завывал в голых, покрытых ледяной коркой деревьях вокруг панцирь-казармы, когда их вывели во двор. По небу ползли рваные облака, вселяя в каждого смутную тревогу — ожидания неизвестного.

За кухней их пригнали к вороху ржавых консервных банок, приказали взять по одной и повели получать баланду. Затем под конвоем автоматчиков с собаками отправили к железнодорожной ветке, где стоял небольшой металлический вагон с надписью во всю стену: «Schwierige Jungen» [8] Трудная для воспитания молодежь (нем.) . .

Сусанов, поглядывая на непривычно молодое безбородое лицо Вани Беды, заметил:

— На каторгу… Когда-то я рассказывал школьникам, как римляне гнали на каторгу рабов…

Погрузка закончилась. Дверь вагона с трудом закрыли, настолько их было много. Сразу стало тесно и душно.

По железнодорожной ветке вагон подогнали на станцию Славута и поставили на запасной путь. Откуда-то доносился пронзительный свисток маневрового паровозика, глуховатые удары буферов, невнятные мужские голоса. Похоже, шло формирование эшелона.

В узкую щель над просевшей дверью им была видна небольшая станция, она казалась черной и унылой, как опустевшее грачиное гнездо, каких было много на деревьях. Потом повалил густой снег. Он плотным слоем укрывал выстуженную морозом землю, ложился на крыши хат и пристанционные постройки.

После того как вагон прицепили к эшелону, осмотрщик, постучав молоточком по колесам и хлопнув крышкой букс, негромким голосом передал им:

— С вашими все в порядке. Они на месте.

Узники напряженно вслушивались, не скажет ли он еще что-то важное, но сквозь глухую стену вагона послышались шаги возвращающегося конвойного.

Василий Щеглов дрожащим от холода и волнения голосом сообщил всем:

— Товарищи, наши с партизанами.

Эшелон медленно, словно на ощупь, тронулся на запад. В пяти хвостовых пассажирских вагонах возвращались с фронта раненые немцы. В середине состава находилось несколько товарных вагонов с награбленным имуществом. А в головном везли их, заключенных из славутского гросслазарета.

Тяжело было сознавать свое безвыходное положение, но в невероятно трудных условиях подполья они научились бороться и сопротивляться.

Прощаясь с Родиной, Николай Сусанов все смотрел и смотрел сквозь вагонную щель на комковатую землю под снежной порошей, пепельную дымку рощ и клятвенно произнес:

— Последний и решительный бой еще впереди.

Едва послышался шум моторов и треск мотоциклов, все кинулись в лес. Лузгин, пригибаясь, бежал изо всех сил. В темном лесу он наскакивал на кусты, стволы деревьев, спотыкался, падал и снова поднимался, продираясь сквозь заросли ивняка. Он быстро сообразил, что в создавшейся ситуации скрыться от преследования легче одному, чем скопом. Он слышал надсадный хрип бегущего рядом с ним человека и, лавируя между деревьями, надеялся, что тот отстанет. Но неведомый попутчик также падал, вставал, продолжал упорно бежать, не отставая.

В предрассветном сумраке Лузгин не видел своего попутчика, не слышал его торопливых шагов, и только надсадное хрипение надоумило, что так, с надсадным хрипом, дышал он сам, и тут ему стало жалко, что в такой глухомани он оказался один. Пробирался он по лесу осторожно, прислушиваясь и поглядывая по сторонам, и на рассвете набрел на глухую, заросшую сухой травой стежку. По ней выбрался на проселок, который привел его к спаленному селу. Из-за печной трубы выглядывала старуха с седыми, взлохмаченными волосами.

Лузгин спросил ее о партизанах. Но старая женщина только молча перекрестила его и бессвязно что-то пробормотала в ответ. И он двинулся дальше.

Вскоре впереди по дороге, за заросшим оврагом, показался хутор, а влево от него — хата. Хозяин, прислонившись к дверному косяку, поманил его пальцем: