Юрий Соколов - Пока живы — надо встречаться

…Весной мать Романа Лопухина получила письмо от неизвестного ей Липскарева. Дрожащими руками она надорвала конверт.

«Я не знаю Вашего имени, а потому эта записка не имеет обращения, но направляется она матери товарища Лопухина Романа Александровича или кому-либо из его близких родных. Я знаю, что на протяжении очень большого периода Вы не имели о нем известий. Зная, где может быть в данное время Роман Александрович, я надеюсь, что он сумел послать весточку о себе и Вам. Если это так, то я очень хочу иметь его точный адрес, о чем и прошу Вас. Если же сообщаемое мною явится для Вас новостью — я смогу в следующем письме сообщить о нем все весьма подробно. Хочу все же думать, что письма от него Вы уже имеете.

Во всяком случае, очень прошу мне обязательно написать. У нас с Романом Александровичем были такие отношения, что мы не можем потерять друг друга из вида, тем более теперь.

Еще раз прошу, срочно отвечайте. Всего лучшего.

Зинаида Даниловна в тот же день написала Липскареву о том, что Рома дал знать о себе второй короткой весточкой, что он теперь в Красной Армии, и сообщила номер его полевой почты.

Вскоре от Липскарева пришло еще письмо, прочитав которое она так переволновалась, что не спала всю ночь.

Николай Иванович писал:

«…В кошмаре и ужасе, где были обречены на гибель, Роман Александрович работал сам и заставлял работать других, звал за собой. Его повседневная работа была борьбой против ужаса и обреченности. Вспоминая все жуткие месяцы, поражаешься той неустрашимости, мужеству, неисчерпаемой изобретательности Романа Александровича, который, ежечасно, ежеминутно рискуя жизнью, всегда находил выход из всех затруднений.

На моей памяти много примеров находчивости Романа Александровича не только как врача, но как человека и гражданина. Ему обязаны сотни и сотни людей своей жизнью, в том числе и я.

В Славуте мы находились вместе до 23 ноября, когда Ваш сын вместе с группой других военнопленных бойцов и офицеров Красной Армии бежал из плена в партизанский отряд».

…Почти каждый вечер по радио звучали позывные Совинформбюро. Москва салютовала доблестным войскам. Люди из эвакуации возвращались на старые места. Война их сделала совсем другими. Вглядываясь в лица солдат и офицеров, она всегда невольно думала о сыне. Каким же теперь он стал после всего, что вытерпел и испытал? Почему от него так долго нет ответа?

И вот наконец новое письмо:

«Здравствуйте, дорогая мамочка, папа, бабушка и все наши! Наконец-то я получил от Вас письмо. Ну конечно, сама понимаешь, какое было мое состояние. Ведь прошло четыре года с тех пор, как я уехал из дома, последний раз виделся с тобой и со всеми нашими. От тебя, мамочка, я получил последнее письмо в июне 1941 г., когда наша часть стояла в городе Смела (на Украине). С тех пор прошло очень много времени, а событий, в корне изменивших мою судьбу и жизнь, было еще больше.

Война, первое боевое крещение не изгладятся из моей памяти никогда, они наложили свой отпечаток на всю мою жизнь. Нам первым пришлось столкнуться со всей этой гитлеровской нечистью. Наши части дрались геройски, однако, в силу сложившейся обстановки, часть из нас, бывших в киевском окружении и не погибших от пули врага, попала в плен к немцам. Трудно себе представить то, что мы пережили. Даже сейчас, когда все это уже далеко, я вспоминаю о пережитом с невольной дрожью.

Самый плохой хозяин не обращается так со своей собакой, как обращались гитлеровцы с пленными. Когда пленников перегоняли из одного лагеря в другой, отстающих расстреливали прямо на месте. В лагерях не было ни одной лошади, все тяжелые работы выполняли пленные.

Помню, пригнали нас в один лагерь. Дождь, холод, одежда разорванная, сапоги отняли немцы, ужасная, жуткая картина. Есть не давали пять дней, а на шестой день — какую-то… похлебку, и ту раздавали следующим образом: всех выстроили в одну колонну, около бака с пищей встал огромный фельдфебель с резиновой дубинкой, и рядом с ним — солдат, держащий на привязи двух овчарок, когда пленный подходил к повару, фельдфебель в качестве одобрения бил его резиновой дубинкой по голове и при этом мило улыбался. Если кто-либо уклонялся от этой «ласки», на того спускали немецких овчарок.

Так началась эта кошмарная жизнь за колючей проволокой. Плохая кормежка сказалась сразу. Смерть стала косить больных и здоровых.

Через некоторое время я попал из общего лагеря в так называемый лазарет и стал обслуживать раненых. Немцы абсолютно не давали никаких медикаментов, мы обходились только тем, что у нас еще осталось с собой.

Так мы провели много дней в этой тюрьме. Однако наступил и такой день, когда мы сумели разорвать оковы и я вместе с 15 товарищами бежал из плена в лес, где попал в партизанский отряд и был назначен начальником санитарной службы.

Долго рассказывать не буду. Скажу одно: за все, что мы натерпелись в плену, мы отплатим фашистам сторицей. Жизнь партизана и опасна, и интересна. Приеду, расскажу обо всех делах: о работе медика в партизанских условиях, о боях с гитлеровцами.

Прошло время, и я опять в Красной Армии. Сейчас работаю младшим ординатором в хирургическом госпитале. Ну, довольно о себе.

Дорогая мамочка, как я рад, что все Вы живы и здоровы, что этот пронесшийся вихрь оставил всех Вас невредимыми.

Напиши о себе: работаешь ли ты? Как бабушка? Как выглядит Краснодар после оккупации? Живешь ли ты на старом месте или в другой квартире? Как Вас хочется увидеть!

В отношении отпуска, конечно, не может быть и речи. Кончим войну, тогда и увидимся, это вполне понятно.

Недавно был в Тернополе и Львове — на второй день после их освобождения. Особенно понравился Львов — огромный и не пострадавший от войны город, очень много польского населения. Сейчас движемся вперед.

Пиши много и часто. Целую крепко-крепко тебя и всех наших.

Это письмо пришло сразу же после Сообщения Чрезвычайной государственной комиссии об истреблении гитлеровцами советских военнопленных в «Гросслазарете» Славута Каменец-Подольской области.

Задыхаясь от негодования, Зинаида Даниловна перечитывала это сообщение:

«…Администрация, немецкие врачи и охрана «Гросслазарета» проводили массовое истребление военнопленных путем создания специального режима голода, скученности и антисанитарии, применения пыток и прямых убийств, лишения больных и раненых лечения…

Такой смертности, которая была в «лазарете», не знает ни одно лечебное учреждение… За два года оккупации города Славуты гитлеровцы истребили до 150 тысяч офицеров и бойцов Красной Армии. Установлено, что «мука» представляла собой мякину с ничтожной примесью (1,7 %) крахмала. Питание хлебом, приготовленным из этой муки «Шпельцмель», влекло за собой голодание, элементарную дистрофию и способствовало распространению среди военнопленных тяжелых желудочно-кишечных заболеваний… Правительство, военное командование и непосредственные виновники… должны понести суровую кару за чудовищные, кровавые преступления…»