Юрий Соколов - Пока живы — надо встречаться

Вот так и пережили зиму. А когда на луговинах появились щавель, крапива и лебеда, Сусанов, собрав детей постарше, сказал:

— Пойдемте со мной трудиться…

И стали они на школьной усадьбе зарывать траншеи и воронки, из старых полузасыпанных окопов и ходов сообщений переносить останки погибших воинов в братские могилы, которые огораживали, обсаживали молодыми деревцами, ставить деревянные памятники. Сусанов много рассказывал детям о войне, о том, как дорого досталась победа. Заготавливали дрова к зиме. Искореженные войной ракиты пилили двухметровой трофейной пилой. Раскряжевать толстенный комель под силу только четверым, и тогда Сусанов брал себе в помощь ребятишек посильнее, лет по пятнадцать. Сам трудился изо всех сил, но и детей приучал к тому же.

Летом в отпуск к нему приехала жена. Походила, посмотрела — кругом запустение. Электрического света нет, а только гильзы с коптящим фитильком, отрезанным от полы шинели. По ночам слышно, как заунывно и протяжно воют волки. За водой ходить надо в овраг, через заросли бурьяна. После жизни в Орле, где в то время все же было какое-то элементарное человеческое жилье, муж предлагал ей перебираться к нему, в Корсунь, жить в землянке, спать на лежанке из досок на «козлах», пищу готовить на «буржуйке» и работать в школе, в бывшем помещении для скота с самодельными оконцами в стене. И поблизости ничего не было видно — ни домов, ни других построек. Только по оврагу высилось десятка два старых ракит да в рост человеческий вымахал бурьян.

Сусанов с тревогой наблюдал, как его молодая, красивая жена впадает в уныние.

— А я-то думал, что ты со мной в огонь и в воду, — проговорил он упавшим голосом.

Жена помедлила, словно собираясь со своими смятенными мыслями. Ей было страшновато отчего-то, но в то же время она чувствовала, что только с ним она обретет утешение и по-настоящему будет счастлива.

— А вот и останусь! — с вызовом ответила она.

В то же лето Сусанов стал пристраивать к школе саманную времянку. Его видели вместе с учителями замешивающим серую глину с соломой и таскающим на себе камни для фундамента.

И построили-таки трехстенник на шестьдесят квадратных метров. Большой зал получился. В середине сделали разборную перегородку. Днем два класса занимались, а вечером — спектакли, доклады. Накануне 30-летия Октября в эту пристройку собрались все односельчане. В президиуме — самые уважаемые труженики села, районные представители. А люди все видят, подмечают.

— У директора-то рубаха от пота не просыхала, а в президиум вот ить не выбрали.

— И докладов что-то не поручают ему…

— Доклад — дело политическое, а он в плену был…

— Ты погляди на его лицо. Он и сейчас как из концлагеря.

Конечно, досадно было слышать такое, но в глазах Сусанова не было ни уныния, ни злобы, ни отчаяния, а была только решимость держаться достойно, на высоте, и обид не выказывать.

С терпеливым упорством продолжал свое дело. Однажды вечером, шатаясь от усталости, Сусанов принес в село два фанерных листа. В Орле, куда он ездил восстанавливаться на заочное отделение педагогического института, случайно встретил знакомого, получившего назначение в другой город. Тот затащил его к себе и, заметив, что Сусанов с завистью поглядывает на фанеру, стоявшую у стены, отдал ему эти листы. Сколько радости было у Сусанова! Каждая копейка в школе на счету, а он эти большие широченные листы даром заполучил! Теперь детишки будут писать не на обгорелом куске железа, а на классных досках, почти как на настоящих. И никто в Корсуни не догадывался, что Сусанов нес эти тяжелые листы к железнодорожному вокзалу через весь Орел; что проводники, как он их ни упрашивал, ни умолял, не пустили его даже в тамбур, хотя у него и билет был; что ему пришлось с фанерой лезть на крышу вагона и лежа, вцепившись в листы, чтобы не вырвал их порывистый ветер, шесть часов ехать до Верховья. А потом пришлось тащить эти листы до села двадцать пять километров, и все пешком.

Понимал Сусанов, что война и оккупация нанесли всем душевные травмы, что надо обязательно отвлечь людей от переживаний и звать к новой, лучшей жизни. В очередное свое посещение учеников, беседуя с родителями, уговаривал их прийти послушать доклад или прийти на собрание. Почти все жители собирались вместе побеседовать, послушать учителей, посмотреть самодеятельные представления. Сусанов, всматриваясь в посветлевшие лица односельчан, спрашивал себя: а что я должен еще сделать завтра? Давно ли он испытывал головокружение от счастья, разместив два класса в этой пристройке. А через год опять ребят в школе сажать негде. Они же прибывают, в классах теснотища. Надо строить новую школу.

Он сам рассчитал, распланировал классы, вычертил проект, собрал на школьное собрание родителей, призвал всех помочь стройке. И односельчане откликнулись. Шлак возили с железной дороги, колхоз обеспечил лошадью, где-то достали известь на стройку. И вот своими силами — колхозники, учителя, а летом помогали и старшеклассники — делали шлаковую смесь и заливали ее в опалубку. Подняли стены, а в них — дверные и широкие оконные проемы по фасаду и бокам. Оставалось только покрыть потолок и настелить пол. Но леса не дают, хоть он и рядом, даже из лесоповала, оставленного немцами. И куда только ни ходил, никто не мог помочь. А к леснику совесть не пускала: корыстный мужичишко, бывало, столько крови попортит, пока сушняку на дрова для школы выпросишь. Но кому-то надо доводить дело до конца. Пошел все-таки к леснику, просил выписать леса из лесоповала, хоть на стропила. А тот и слушать не захотел — вредный мужик. Как ни убеждал — лесник ни в какую.

— Осенью ребятам не хватит места в классах.

— Это меня не касается.

— Но ведь дети же. Им учиться…

— Сказал, не могу помочь. Все!

Домой пришел Сусанов расстроенный. Что делать? Лесу не дают. А у школы одни стены стоят. Стены от дождя раскиснут, и все развалится. Рассказал о своих бесполезных хлопотах учителям. Физрук Дима Новиков, фронтовик, отчаянная голова, с кем у Сусанова давно установились простые, доверчивые отношения, сказал:

— Давай, Николай Митрич, так упрем… Лошадку бы только. Все одно бревна загнивают на лесоповале.

Сусанов молчал, колебался. Ему хотелось сказать «нет», но он и сам не помнил, как дал себя уговорить и сказал «да». И, выпрашивая у заведующего районо Еремина лошадку, знал, на что посягнул. Звон колокольчиков в ушах вновь не давал покоя по ночам, когда возили бревна из повала. Ночи светлые, лунные. Ночами возят, а днем мужики распиловкой заняты. Быстро пол настелили, двери, окна окосячили, уже стропила ставят. Оставалось только верх покрыть соломой, как подъезжает лесник на бричке.