Юрий Соколов - Пока живы — надо встречаться

За эти годы кем только не пришлось трудиться. Много лет работал врачом в селе, заведующим участка. Был на целине, на Алтае, назначался главным врачом СЭС и заврайздравотделом. С 1978 года на пенсии…

Милая, дорогая подруга ты наша, сестра и товарищ! Как тяжело сознавать близкий конец собственного существования! Нет, милая, я не плачу! Я крепко держусь в седле, и черта с два кто меня вышибет из него. Головы не вешал и не вешаю, но пишу то, что есть. Я, как и Коля Голубев, до сих пор тружусь. Без коллектива не могу. Коллектив, люди, общие интересы и дела держат меня на работе. Я коммунист не только по наличию партийного билета в кармане. Это высокое звание я воспитывал в себе и закалял в нечеловеческих условиях жизни, не будучи членом партии, я всегда был кремневым коммунистом, иначе ты бы меня не пожелала знать, уважать и с таким трудом находить через 37 лет. Я хотел быть похожим на все наше поколение, я стремился к этому. На протяжении восемнадцати лет был бессменным депутатом, служил людям, отдавал все, чем только мог поделиться… И главное — учил людей любить отчизну и не жалеть для нее сил. А грусть моя — что ж грусть… Жена моя работает медсестрой. Есть замужняя дочь, сын — моя радость, моя надежда, мое продолжение.

Тамара! Ты напиши, как вы с Колей напали на мой след? С кем еще переписываешься? Все это без утайки, дружочек, опиши. Вот твой листочек передо мной, читаю его, перечитываю уж, наверное, сегодня сотый раз и все не могу представить тебя, какая же ты теперь есть? Письмо твое вроде бы написано спокойной рукой, без эмоциональных всплесков, с душой, в которой все уже устоялось навсегда.

Посылаю стихи, посвященные именно тебе, Этери. Стихи о Славуте. Пробую. Не знаю, удались ли.

Когда я говорю: Этери, вместе с этим именем невольно ассоциируется все — концлагерь, наши переговоры сквозь витки колючей проволоки, твои укоризненные, зажигательные речи, которые, не скрою, нам совестно было слушать из уст юной слабосильной девчонки. Многие боялись этих разговоров.

А после побега сквозь тройные витки проволоки мы восхитились тобой. Ты, Этери, девушка-грузинка из Тбилиси (так мы считали), стала для нас знаменем, символом патриотизма, примером того, на что рискнуть способен не каждый. Далеко не каждый!

В трудные минуты я всегда мысленно обращался к себе с вопросом: а как бы ты поступила в данной ситуации? А понравилось бы это Этери? Я и в партию вступая как бы спрашивал у тебя совета. Твое имя, Этери, для нас было святым. Иным оно и не могло быть.

Радость ты наша, гордость и любовь нашей юности, Этери! Вот сейчас пишу тебе, и уже не верится, что все это было когда-то со мной. Пишу и ужасаюсь заново. Ведь все вспоминается — до мельчайших деталей…

Я очень рад, друг мой, за тебя, горжусь твоими успехами, как своими собственными, горжусь и радуюсь тому, что ты есть у меня, счастлив тем, что ты счастлива.

Жена Аннушка спросила: «Ты так рад письму или успеху Этери? Значит, ты ее еще любишь?»

Как же можно не любить тебя? Я счел бы за святотатство забыть обо всем. Ведь ты, Этери, вдохнула в меня веру, когда сама едва держалась на ногах, когда и над самой висела угроза смерти.

И я ответил: «Я рад ее письму и очень рад ее успеху. Люблю — не то слово, которым измеряется мое отношение к ней. Я глубоко ее уважаю. Этери мне дорога, как дорога и неповторима юность, когда я свято, истинно любил ее…»

Письмо Т. Н. Лисициан к А. М. Полянице:

«Добрый день, друг мой Саша, получила я твое письмо с фотографиями. Спасибо тебе большое, очень они меня взволновали и потому, что я особенно ясно вспомнила твое лицо в лагере, и потому, что сердце сжалось от твоей фотографии двухлетней давности. Господи, сколько страдания в твоих глазах! У меня слезы навернулись, когда я разглядывала эту фотографию. Все муки, которые ты пережил, не только изранили твое бедное сердце, но и отразились в глазах, от которых оторваться нельзя. Сколько задумчивости и простодушия в твоей юношеской фотографии и сколько муки, настороженности в теперешней! Чем смягчить это, чем помочь? Что сказать о твоих рассказах о себе? Ужас, ужас и еще раз кошмар! Как ты это все пережил, откуда такая сила духа? Действительно, удивительное поколение выросло вслед за Революцией. Поколение яростных патриотов, людей с прекрасными идеалами, которые помогали и бороться, и выжить. Я рада, что ты не сломался и остался таким, — это подвиг. Ты пишешь книгу обо всем об этом. Это правильно и мудро. Наши сыновья, люди, идущие за нами, должны знать то, чем мы жили, чем горели, что нас в жизни интересовало. Они должны напитаться духом нашего патриотизма. От них зависит, выстоит ли наше дело, за которое мы вынесли столько страданий…

Вот и я в это тревожное время хочу рассказать людям, какая опасность надвигается на них. Мы в сорок первом, видимо, не очень хорошо знали своего врага, и победа поэтому досталась такой ужасной ценой. Тема, за которую я берусь, непростая. (Этой темы никто еще в кино у нас не касался…) Сейчас у меня начинается очень тяжелый, хотя и интересный период в работе. Я должна за 3—4 месяца очень подробно расписать киносценарий, режиссерский сценарий и уйму всяких бумаг. Сроки сжатые, а писанины горы! Затем составление сметы и пробы актеров и прочее. Во все это я уйду с головой на несколько месяцев, поэтому я тебе буду писать очень редко и коротко. Потерпи, пожалуйста, а потом я опять смогу выкроить время и для больших писем. Не обижайся, пожалуйста, когда ты больше познакомишься с моей работой, то увидишь сам, какие у меня бывают периоды полного отключения от личной жизни. Для окружающих и близких это малоприятно, но для меня, должна признаться, — самые счастливые дни моей жизни. Я очень люблю свою работу, она помогает чувствовать себя Человеком, хотя и отбирает все силы. После постановки фильма чувствуешь себя, как после тяжкой и долгой болезни, опустошенной, почти всегда неудовлетворенной. А сам процесс работы — счастье несказанное!

Огромное тебе спасибо за стихи, они очень радуют меня, в них еще больше ты раскрываешься, чем в письмах. Красивая у тебя душа. О том, как ты ко мне относился, я поняла и из стихов, и из твоего письма. Крепко жму тебе руку и братски обнимаю. Твоя Этери».

Тамара Николаевна в тот год работала над постановкой нового политического фильма «Тайна виллы «Грета». Не буду описывать, сколько трудов ей это стоило, скажу только, что фильм поставлен. Я видел его в кинотеатре «Красная Пресня». Казалось, недавно эта картина вышла на экраны столицы, а лента уже потерта, поцарапана, местами разодрана. Но разношерстная публика — подростки, студенты, пенсионеры, мужчины и женщины средних лет до отказа заполнили зал. И стояла напряженнейшая тишина на протяжении всего сеанса.