Алесь Адамович - Врата сокровищницы своей отворяю...

Для крестьянина такое самовозгорание зерна или сена — беда, потери.

Для писателя, для произведения — удача, счастье.

Только слишком редко такое случается.

Нужно, чтобы и материала действительно много было, накопилось. И чтобы это особенно весомый был материал, налитый соками самой жизни.

***

По всей нашей работе разбросаны напоми­нания о «Комаровской хронике». Получилось это не­вольно. Потому что она сопровождала писательскую жизнь и труд М. Горецкого с молодых лет — сопрово­ждала еще не родившись.

В Вятке, а затем в Песочне все те собранные старые письма из деревни, записи, воспоминания, семейно-дере­венские истории, легенды начали звучать особенно поэтически, лирически — для оторванного от Белорус­сии Максима Горецкого. Автор к тому же спешит с этой, основной своей работой: век, жизнь уже не казались бесконечными.

Одним словом, многое сошлось, совпало, и творче­ский труд, творческий поиск пошли не по пути классиче­ской эпопеи, о которой думал, мечтал раньше, а совер­шенно в другом направлении.

Приступив наконец к новому активному писанию, переписыванию, систематизации собранного материала (в 1934—1935 гг.), М. Горецкий увидел, что материал тот поплыл неожиданно по двум руслам. Все, что про­исходило с его семьей, «родом» Горецких — этот ма­териал нашел для себя неожиданную форму «Поми­нальницы».

«Пишу, что слышал от старых людей, что видел сам, что писали мне в письмах, что рассказывали, когда приезжал»,— мы уже приводили эту запись о неожи­данно найденной форме, «системе».

В конце этой записи сказано: «И о том, чего в другом месте не будет».

Потому что уже и второе русло в художественной фантазии писателя проложил себе тот могучий поток собранного материала, который начинал жить самосто­ятельно («самовозгораться»).

Это второе русло, второй замысел — «Комаровский летописец»: повествование обо всем, что происходило с самой Комаровкой и в Комаровке (от начала дней ее).

Об истории своей жизни и «рода» Горецких («Поми­нальница») — повествование должно было звучать от собственного имени, от первого лица.

В «Комаровском летописце» происходят поиски фор­мы более объективизированного повествования.

Вот стиль «Поминальницы»: «Наш двор в Комаровке пошел от двоих братьев. Второго брата звали Лукаш — это был наш прадедушка. Прабабушку звали Хима, или Авхимья. Вот и все, что о них знали до меня...»

Дальше — почти как в Библии: кто от кого пошел и кто за кем. И не пародирование это, а поэтический вызов: почему бы и нет? Почему я не смею поэтизировать крестьянские «роды», «колена», от которых все мы пошли?

Это — «Поминальница».

«Комаровский летописец» начинается, как и все летописи — с легенды. («Откуда есть, пошла...») Было здесь когда-то озеро. Была у матери дочь. И утонула девушка, «залилась». Мать ее «в отчаянье, бросила в озеро горячую сковороду, проклиная его: «Проклято будь! Высохни, как эта сковорода!»

Когда стали вырубать леса, оно и высохло...»

«Поле комаровское длительное время было малень­ким, всего лишь возле хат. Сразу же, со всех сторон, подступал лес, кусты, болото. Наверное, тогда сложена была эта печальная комаровская песня, которую запи­сал я от матери и в которой поется:

Выйду за ворота —

Мхи да болота,

Медведь кору дерет,

Комар песню поет...»

Есть такая приписка к «Поминальнице»:

«Комаровка: «мы» (от «я») — как «Виленские ком­мунары» (Семейная хроника)».

И затем называются деревни (названия изменены), куда пошли (или откуда идут) корни крестьянского рода «Батур» («Задум»).

«Полянка — Тетка, Стратон.

Колюжное — Устинка.

Хорошее — деды, Павлюк, Иван Фомич, его семья» и т.д.

Кажется, что так: сначала творческая фантазия писателя (вслед за материалом) потекла по двум руслам.

«Семейная хроника» нечто вроде «Виленских ком­мунаров»: повествование о своем «роде» от первого лица. Это «Поминальница» («Печальники» [27]).

И основательно-эпическое развертывание всей исто­рии Комаровки — обо всем, что случалось когда-либо с комаровцами («Комаровский летописец»).

В семейном архиве жены и дочери Максима Горецкого кроме этих и других записей, которые как-то объясня­ют творческую историю «Комаровской хроники», имеет­ся еще и подробный план-хронология событий в жизни Комаровки и комаровцев.

Точнее, есть два наброска «хронологии»: на листах и в отдельной школьной тетради.

Звучит это так:

«1772. Присоединение края к России — начало Ко­маровки.

1802. Родился дедушка Максим.

1812. Французская война. Смерть прадедушки Лу­каша.

1831. Польское восстание. Холера.

1839. Уничтожение унии.

1843. Родился Сидор.

1846. Родилась Сахвея.

1849. Родилась Полута» и т.д.

На обратной стороне листов этого хронологического плана написано: «Задумовская хроника». (Так и будем называть этот план в отличие от того, который в тетради и в котором исторический отсчет времени ведется уже с 1800 года, но зато и заканчивается самым поздним годом — 1937.)

Оба плана эти показывают следующую (после неза­конченных «Поминальницы» и «Летописца») стадию работы.

Все труднее было делить материал: что в «Поминаль­ницу», а что в «Летописец».

Русла постепенно начали сближаться и сливаться в одно: «семейная хроника» + хроника жизни «Кома­ровки». Кроме того, автор по-новому увидел и историче­ский контекст жизни «Комаровки», крестьянской жизни.

В «хронологическом плане» называются уже и фран­цузская война, и польское восстание, и уничтожение унии...

Заново все начинает переписывать, в толстые тетради (1936—1937 гг.). Тетрадей таких — пять. Это и есть «Комаровская хроника». Какая нам осталась.

М. Горецкий почувствовал, что сам материал со­противляется раздвоению на два русла. И автор по­зволяет ему слиться в одно — в «Комаровскую хронику».

У «Летописца» он берет интонацию, эпически-«бар­кулабовскую». Особенно сильно она звучит в первых тетрадях.

«Поминальница» же отдала «Комаровской хронике» свою семейную интимность. И еще — иронию. Тоже семейную: кое-где стыдливо-ласковую, а кое-где и ед­кую.

Писалась «Комаровская хроника» — пять тетрадей, одна за другой.

Параллельно (и немного вперед) составлялся и «хро­нологический план» (на листах и в школьной тетради). Против каждого года записывались имена, фамилии, события (или оставлялось место, чтобы вспомнить, отыс­кать их в материалах).

Последний год в «хронологическом плане» — 1937. Оставлено место против этой даты — чтобы записывать, что с кем произойдет в текущем году...

Чем дальше продолжалась «Комаровская хроника», тем больше приобретала характер дневника. Эпопея-дневник! Что и говорить — жанр неожиданный. Как, кстати, бывает всегда, когда жанр не изобретают спе­циально и не заимствуют. Когда рожден он большой работой мысли, чувства, таланта, самой жизнью рож­ден.