Петр Лебеденко - В излучине Дона

— Противотанковая оборона! — с иронией повторяет комкор. — А вы хотите, чтобы фашисты вас цветами встречали?! — Заканчивает Родин медленно, делая ударение на каждом слове: — Причину вижу в другом: экипажи зону огня преодолевают черепашьими темпами, стреляют только с остановок, местность для укрытия используют слабо, не умеют маневрировать.

— Товарищ комкор! — голос мой едва не срывается от обиды. — Но ведь вы знаете, что люди недостаточно обучены, на слаживание подразделений вообще не хватило времени.

— Знаю, знаю, — нетерпеливо перебивает Георгий Семенович. — Учтите, Лебеденко, помимо слаженности и боевого опыта, что само по себе крайне важно, нужна еще стойкость духа. Некоторым же ее как раз и не хватает. Люди уходят от боя.

Теперь уже вспыхивает Николаев:

— У вас нет оснований для таких заявлений. Танкисты действуют самоотверженно, совершают героические подвиги…

Родин нетерпеливо машет рукой:

— И это мне известно. Однако я имею основания обвинять. Только что навстречу мне попалась направлявшаяся в тыл тридцатьчетверка. У нее повреждено орудие, а, по сведениям, машина не была даже в перестрелке. Еще раньше обнаружил исправный танк в овраге без экипажа. Я приказал расследовать оба эти факта.

Внезапно слышится приближающийся вой снарядов. Надо бы лечь на землю, но у комкора большое самообладание, и он продолжает стоять. Мы с Николаевым переглядываемся, нам тоже не остается ничего другого, как стоять. Разрывы совсем близко, у дороги. Родин оглядывается в том направлении и, будто ничего не произошло, продолжает:

— В четырнадцать ноль-ноль — повторная атака. Бригады Лебедева и Румянцева сдвинутся левее. Образовавшийся между вашей бригадой и ими разрыв займет подошедшая тридцать вторая мотострелковая бригада Хорошева. Направление атаки для вас прежнее.

Рядом раздаются торопливые шаги. Это тот самый рядовой, что недавно был на КП с сержантом Веркеевым.

— Товарищ комбриг! — тяжело переводя дух, обращается ои ко мне. — Сержант Веркеев убит.

— Как это произошло?

— Мы направлялись в тыл противника. Попали под артиллерийский огонь.

— А это что у вас? — Родин указывает на ложе автомата, где алеет припорошенное пылью пятно. — Вы ранены?

— Нет, товарищ полковник. Это, наверное, когда Веркеева выносил.

Разведчик нагибается, срывает пучок сухой травы и осторожно стирает еще не успевшую засохнуть кровь.

Впереди, за хлебами, по-прежнему ухают снаряды и мины.

Спросив, как лучше добраться к Румянцеву, комкор садится в машину и уезжает.

Мы возвращаемся на свой КП. Идти во 2-й батальон нет времени. До начала атаки остается всего три часа, сделать нужно многое: довести до командиров задачи, позаботиться о заправке машин, уточнить потери, сделать перемещения командного состава, в связи с передвижкой соседей по-иному обеспечить фланги бригады. Беспокоит также резкое замечание Родина о трусах. Надо тщательно во всем разобратсься. Мне не верится, что экипаж нарочно завел танк в овраг. Да и с поврежденным орудием не совсем ясно.

— Я сам займусь проверкой, — решительно заявляет Николаев. — Ну, а если Родин прав, пусть пеняют на себя.

Отдавая распоряжения, я все думаю о необходимости повторять атаку на прежнем направлении. Зачем прошибать лбом стенку? С юга противник сильно укрепился, подготовил крепкую противотанковую оборону. А может, наш удар вспомогательный, всего-навсего демонстрация, призванная отвлечь внимание и силы неприятеля?

Грудзинский, зная о моих сомнениях, предлагает:

— А почему бы нам не поискать иного пути атаки? Вот здесь, например, — и показывает на карте узкую полосу оврагов около Дона.

Мы с Ази Ахадовичем Аслановым склоняемся над картой. Овраги идут перпендикулярно руслу реки, и крутизна скатов явно непреодолима для танков. Но карта недостаточно подробна, и в глубине души я надеюсь, что где-то, у самой кромки берега можно проскочить. И ничего, если это будет впритирку к самому обрыву.

В конце концов мы соглашаемся, что имеется прямой смысл поискать скрытый подход к позициям противника со стороны Дона. Правда, сделать это до второй атаки не удастся, просто не успеем. Зато, если подход обнаружится, его можно использовать в дальнейших боях.

— В разведку отправьте лейтенанта Макарова с двумя автоматчиками, — приказываю Грудзинскому…

Вскоре появляется Николаев.

— Ну как, комиссар?

Мирон Захарович улыбается:

— Подозрения комкора не подтвердились. В пушке действительно дефект, но производственный. И танк в самом деле застрял в овраге. Только произошло это по неумению механика-водителя, и экипаж не покинул машину, а ходил за помощью и уже вытащил свой танк.

До начала атаки меньше часа. Оставив на КП Асланова и Грудзинского, мы с Николаевым отправляемся в батальоны. Мирон Захарович — к Яковенко, я — к Довголюку.

Г. С. Родин требует провести атаку на максимальной скорости, и в принципе он прав. Чем быстрее танки преодолеют зону огня противника, тем меньше будет потерь. А когда они вырвутся к самой обороне, вражеская артиллерия вообще вынуждена будет умолкнуть, чтобы не поразить своих. К тому же быстрая атака произведет на врага значительное психологическое воздействие и поможет нашей победе. Все эти мысли комкора мы должны донести до каждого экипажа и заодно подготовить людей к тому, что и на этот раз авиационной и артиллерийской поддержки не обещают. Такое сообщение неприятно, но скрыть правду еще хуже: несбывшиеся надежды обескураживающе действуют на бойцов.

Тем же овражком, где повстречали Родина, мы с Маслаковым выходим в расположение 1-го батальона.

Вблизи небольшой рощицы бойцы роют могилу.

— Кого хороните? — спрашивает Маслаков.

— Разведчика, сержанта Веркеева. Да трех пехотинцев, — устало отвечает пожилой боец.

Сняв фуражки, мы молча стоим у края могилы, рядом с холмиком сухой выброшенной земли. Где-то в глубине сознания мелькает мысль, что и сам я не застрахован. Может, даже сегодня и вот тут, у самого Дона, лягу в такую же братскую могилу и такой же пожилой боец так же устало ответит на чей-нибудь возрос: «Комбрига хороним, да еще танкистов». Но я тут же гоню прочь дурную мысль.

Через сотню метров вступаем в густые заросли лебеды и репея. У основания длинного изогнутого гребня с пологим скатом стоят танки. Один — совсем почерневший и еще горящий. Снаружи пламени нет, но внутри машины яростно шипит, глухо доносится треск рвущихся боеприпасов. Между танками то и дело рвутся снаряды и мины. Слева горит рожь. Белесый дым стелется над хлебами. В дыму мелькают танкисты — тушат пожар.

Довголюк лежит на верхушке гребня, смотрит в бинокль. Завидев нас, поднимается.