Петр Лебеденко - В излучине Дона

Осматриваемся. Справа и чуть сзади за кустами виднеются наши танки. Впереди местность полого спускается и переходит в равнину. Где-то там притаился враг.

Сбоку вдруг полоснула автоматная очередь. Над головой просвистели пули. Кажется, увлекшись, мы слишком приблизились к противнику.

Мы прильнули к земле. Но стрельба не прекращается. Гулко и певуче разрезая воздух, пролетает мина и с треском рвется позади нас.

Прохорович удивленно спрашивает:

— Где же передний край?

— А вот здесь. Мы лежим на нем.

Вблизи падает еще несколько мин.

— Давай-ка, комиссар, сматываться подобру-поздорову.

Пригибаясь, мы забираем влево и идем прямо пшеничным полем. Местность поднимается, впереди небольшая высотка. С нее взгляд упирается в овраг. За ним в полукилометре другая высотка. Там виднеются окопы. Похоже, что пустые. Но застрочивший пулемет рассеивает сомнения.

Обмениваемся мнениями. Выводы совпадают: противник создал «огневой мешок» и сюда лучше не соваться. На всякий случай здесь следует поставить небольшой заслон. Своих людей у нас не хватает, и надо попросить об этом командира 884-го полка.

Едва спускаемся к машине, как на только что покинутой высотке рвется несколько снарядов.

— Вовремя убрались, — замечает Прохорович и неодобрительно качает головой…

Минут через пятнадцать добираемся до сводного батальона. Еще издали по стройной, атлетически сложенной фигуре я узнаю Михаила Ашихлина. Он возится у своей семидесятки. Подхожу к нему:

— Как дела, лейтенант?

Ашихлин оборачивается. Глаза у него красивые, голубые и чуть с поволокой. По таким в деревнях девчата сохнут. К сожалению, розовый шрам на верхней губе несколько уродует симпатичное лицо.

— Меняю пулемет, товарищ полковник. Иногда во время стрельбы заедает. Хочу поставить другой, с подбитой машины.

— Как он? — поинтересовался Прохорович, когда мы отошли.

— Ашихлин-то? Боевой командир. На второй машине воюет. Первую позавчера подбило. Механика-водителя своего убитого через все поле боя на руках нес.

Рассказываю комиссару и о вчерашнем эпизоде. Во время атаки семидесятка Ашихлина ворвалась на позиции противника — и ну утюжить окопы. В результате засыпал Михаил землей два пулеметных расчета да десятка два вражеских пехотинцев.

— Выходит, добрый парень, — соглашается Прохорович.

По приказанию военкома бригады комиссар сводного танкового батальона политрук А. Н. Калинин собирает людей. Я представляю танкистам Прохоровича.

— Новенький, — не без иронии произносит кто-то в задних рядах, намекая и на свежее обмундирование комиссара и на то, что, видать, он вообще из тыла, новый на фронте человек, а стало быть, не чета Николаеву.

Прохорович улавливает колкость реплики. По лицу его пробегает тень. Но он не отвечает, ждет, когда стихнет возникший вдруг шумок.

Сославшись на дела, я ухожу. По себе знаю, что в такой обстановке лучше говорить с глазу на глаз. Без свидетелей скорее найдешь с бойцами общий язык.

Когда вернулся через час, Прохорович, сидя в кругу танкистов, громко рассказывал о чем-то. Слушали его внимательно, с интересом.

Когда комиссар закончил, я воспользовался случаем, чтобы сделать несколько замечаний по поводу прошедших боев. В атаке танки действуют очень прямолинейно, совсем не применяются к местности. Больше того, некоторые норовят выскочить на высотку и становятся хорошей мишенью. Сами же замаскированного противника все равно не видят.

В полдень подполковник Яборов из штаба корпуса привез приказ. Атака назначена на шестнадцать ноль-ноль.

На словах Федор Васильевич передал новость: накануне у Трехостровской, в пятидесяти километрах северо-западнее нас, на правый берег Дона переправился 22-й корпус 4-й танковой армии. Он и 13-й танковый корпус, который уже вернули 1-й танковой армии, с двух сторон начали развивать наступление в направлении села Верхне-Бузиновка. Их задача — окружить группировку противника перед фронтом 62-й армии. На подступах к селу идут сильные бои. Наш корпус и 131-я стрелковая дивизия решительными действиями обязаны сковать противостоящего неприятеля.

— Да, и еще вот что, — спохватывается Яборов, уже садясь в машину, — к началу нашей атаки в район Скворина должен выйти двадцать третий танковый корпус. Чуете, друзья, чем пахнет?..

Бой начинается с короткого огневого налета нашей артиллерии. Затем вперед идут танки.

Противник отвечает огнем, более сильным, чем вчера, но менее эффективным. Впрочем, это закономерно. Приглядевшись в бинокль, я отмечаю, что танкисты действуют значительно разумнее.

Обращаю внимание на тридцатьчетверку, что наступает ближе к левому флангу. Укрывшись за высоткой, она останавливается. Открывается люк, высовывается голова в шлеме, поворачивается туда-сюда: командир осматривается, изучает местность впереди, высматривает цели.

Потом танк медленно передвигается чуть вправо, осторожно выставляет из-за гребня башню, останавливается и — бах-бах! Тут же сползает назад, забирает еще правее и опять: бах-бах! Снова подается вниз в сторону и стреляет. Каждый раз, как только танк откатывается и меняет позицию, на прежнем месте рвутся снаряды противника.

Отстрелявшись, тридцатьчетверка спускается в балку, пропадает из виду, но минут через пять выскакивает к другой высотке левее и впереди.

— А что, неплохо получается, — хвалит Прохорович…

Другая машина действует на местности более ровной, с возвышающимися лишь кое-где небольшими курганчиками. Этой труднее. Но и она приноровилась — использует курганчики как укрытия и продвигается перекатами. Видно, экипаж этой тридцатьчетверки хорошо сработался. Укроется танк за курганом, несколькими выстрелами подавит орудие, которое за ним охотится, и рывком вперед, за новое укрытие.

— Молодцы! — Это опять комиссар восхищается. — Надо узнать фамилии парней. Пусть свой опыт передадут другим.

Наступление развивается успешно. Кое-где танки даже вклиниваются в оборону противника. Но тут, как всегда в самое неподходящее время, появляется вражеская авиация.

Торопливо хлопают установки приданного корпусу зенитного полка. Падает один «юнкерс», потом второй.

Это уже хорошо. Не так часто приходится наблюдать меткую стрельбу зенитчиков. Мало их у нас, и обычно бомбардировщики легко их подавляют. Вот и сейчас два захода самолетов заставляют батарею замолчать.

Степь натужно стонет. Накал боя все нарастает. Наступление танков я наблюдаю. А как положение в батальоне Суха? Телефон его молчит, и я посылаю к стрелкам Василия Макарова. Он долго не возвращается. Я начинаю нервничать и тереблю телефонистку:

— Ну чего они там, заснули, что ли? Вызывайте скорей.