Петр Лебеденко - В излучине Дона

Вернулся и Прохорович. Отряхивая пыль с одежды, делится впечатлениями:

— Настроение у хлопцев боевое. Рассказал им об инициативе Антонова и Ермоленко, с тех самых тридцатьчетверок. Правильно понимают, сами хотят быть такими. А после беседы несколько человек заявили о желании вступить в партию. Не правда ли, здорово?

— Очень хорошо, — поддерживаю я комиссара. — Ты же беспокоился о том, как укрепить парторганизацию во второй роте у Суха, а теперь будет все в порядке.

Александр Гордеевич посмотрел на часы, заторопился:

— Совсем забыл, у минометчиков партсобрание намечено. Побегу.

Из штаба корпуса пришло распоряжение: нашей бригаде принять на полкилометра влево и войти в локтевую связь с соседом. Справа такой же участок у нас принимает мотострелковая бригада.

Львицын уткнулся в карту, потом стучит по ней пальцем:

— Придется нам, товарищ полковник, перенести наблюдательный пункт левее. Вот сюда можно. Место я уже осмотрел. Там разветвление двух оврагов, имеется дубнячок. Что касается передвижения подразделений, то танкистов лучше не трогать, а на левый фланг перебросить мотострелково-пулеметный батальон. Для усиления ему можно придать два танка из резерва.

С предложениями я соглашаюсь. Майор отдает необходимые распоряжения, и уже через полчаса мы на новом месте. Здесь сразу попадаем под бомбежку. Потом «юнкерсы» появляются еще дважды.

После очередного налета приезжает Грудзинский. Докладывает итоговую разведсводку, составленную по данным корпуса и армии.

В целом она малоутешительна. У противника выявлены новые артиллерийские группы. Помимо 3-й и 60-й моторизованных дивизий обнаружены части 16-й танковой. Замечено регулярное движение машин и мотоциклов из Липо-Логовского к передовым. Противник ведет усиленную разведку с воздуха и нещадно бомбит выявленные цели.

— Что думают об этом в корпусе, армии? — спрашиваю я.

— Их выводы пока неизвестны. Но я полагаю, что следует ожидать активных действий неприятеля.

Мы не закончили обсуждения разведсводки, как на броневике подъезжает помощник начальника штаба корпуса Ф. В. Яборов. Устало вылезает через тесный проем кузова.

— С чем пожаловал, Федор Васильевич? — спрашиваю подполковника.

— Вот приказ на наступление. — И протягивает пакет. Потом вытирает ладонью пот с усталого лица, неуверенно спрашивает: — У вас, товарищи, чего-нибудь на зубок не найдется? Мотаешься целый день, даже поесть некогда.

Пока Яборов наскоро закусывает, знакомлюсь с приказом. Наступление назначено на 18.00. В отличие от предшествовавших дней прорывать оборону противника предстоит не нашим бригадам, а 32-й мотострелковой. Наши с Румянцевым танковые батальоны ее поддерживают.

Прощаясь, Яборов вдруг спрашивает:

— Слыхал новость? Впрочем, откуда тебе слышать. К нам сегодня приезжал генерал Москаленко. Туча тучей. — Яборов оглядывается и, понизив голос, продолжает: — Сразу вызвал Пошкуса — и ну выдавать. «Кто вам, — говорит, — дал право критиковать приказы? На каком основании считаете, что корпус используется неправильно? Я вынужден отстранить вас от должности».

Александр Адамович побледнел, но ответил твердо: «Товарищ командующий, не знаю, откуда у вас такие сведения, но могу сказать одно: они заведомо ложные».

Москаленко недовольно передернул плечами. А Пошкус опять:

«Если имеется в виду случай, который действительно произошел третьего дня, то о нем, видимо, вам неправильно доложили. Тогда я предложил командиру корпуса изменить боевой порядок: на главном направлении использовать мотострелковую бригаду. Если это можно считать критикой приказа, тогда я действительно виноват».

«Что вы на это скажете?» — обратился Москаленко к Родину.

Ну, а ведь ты знаешь, какой у нас Георгий Семенович. Он всегда говорит, что думает, и на начальство не оглядывается. Вот он и скажи:

«Я не имел случая слышать из уст начальника штаба недовольство по поводу якобы неправильного использования корпуса. Это утверждение не соответствует истине. Полагаю, что Пошкуса следует оставить на прежней должности».

Ну, думаю, сейчас комкору будет баня. А смотрю, генерал Москаленко улыбается, просиял даже.

«Очень рад, — говорит, — что недоразумение удалось выяснить. Не обижайся, Александр Адамович, всякое бывает. И ты бы на моем месте разгневался. А сейчас разрешите инцидент считать исчерпанным».

— Вот как бывает, Петр Павлович, — заканчивает Яборов. — Но какая это гадина накляузничала?

Я молчу. Рассказанная история сама по себе, конечно, неприятна. Но поведение командарма считаю правильным. Несмотря на занятость, он нашел время съездить в корпус, чтобы самому во всем убедиться. Ну, а то, что вначале погорячился, невелика беда. Главное, сумел предотвратить ошибку.

Атака ничего не дала. Противник сразу прижал пехоту к земле артиллерийско-минометным огнем и бомбардировками. Особенно свирепствовала авиация. Достаточно сказать, что «юнкерсы» висели в воздухе в течение всего боя. Наш танковый парк совсем оскудел — выбыло из строя еще пять машин. Немалые потери понесли и стрелковые подразделения.

Почти вся ночь прошла в хлопотах. Утром приезжает начальник политотдела бригады батальонный комиссар М. В. Тюлин с политотдельцами. Они доставили газеты и письма. На НП не задержались, сразу же отправились в подразделения. Ушел и Тюлин. Михаил Васильевич вообще большую часть времени проводит на передовой. Того же требует и от подчиненных. Именно поэтому я редко вижу политотдельцев на КП или на НП.

Мы с Прохоровичем уходим в жидкую тень кустов, побитых осколками и кое-где тронутых желтизной, просматриваем почту, обмениваемся новостями. Солнце поднимается все выше, начинает припекать.

И вдруг крик наблюдателя:

— Во-о-здух!

Неторопливо, но быстро все расходятся по укрытиям, к отрытым специально для этого узким глубоким щелям. Я еще несколько минут слежу за приближающейся армадой. Насчитал восемнадцать самолетов.

Подбегает Маслаков:

— Товарищ полковник, начинают разворачиваться. Идите в укрытие.

— Сейчас, сейчас.

Но в щель лезть не хочется. Авось пронесет. Не проносит. Первая девятка, отклонившись вправо, заходит на бомбежку. В утреннем, еще не запыленном воздухе отчетливо вырисовываются контуры темных машин.

Делать нечего, иду к ближнему танку, чтобы спрятаться под его днище. Оттуда уже торчат ноги. Тогда прыгаю на борт, открываю башенный люк, опускаюсь в башню. Ваня, вижу, все-таки нырнул под машину.

Девятка заканчивает круг и нацеливается на нас. Ведомый круто, как с горки, падает в пике, за ним остальные. Крышку опускаю, но совсем не закрываю. В тоненький просвет видно небо. Слышен пронзительный вой моторов. Затем оглушительно рвет воздух, земля дрожит, и танк покачивает. Через щель в башню врывается жаркий воздух.