Петр Лебеденко - В излучине Дона

— Бойцам — что? Они за людей не отвечают. Командирам же и за себя и за людей больно. А больше всего горько оттого, что изменить ничего не можем.

На правом фланге застрочил пулемет, ему ответили автоматы.

— Узнай, что там в первой роте! — отрывисто бросает Сух телефонисту.

Через минуту тот докладывает:

— Фрицы стреляли по нашему дозору во время смены. Потерь нет.

— Ладно…

— Ну-ка, где у тебя роты? — спрашиваю Ивана Акимовича. — Надо сходить туда.

Комбат расстегивает планшет, водит пальцем по карте:

— Вот тут первая рота, здесь вторая. — Третья — в резерве. Куда пойдете?

Прохорович с комиссаром батальона идут во 2-ю роту, мы с Маслаковым — в правофланговую, 1-ю.

Минуем танки, замаскированные травой. Маскировка эта так, больше для успокоения совести. В степи с воздуха машины отлично видны противнику, но иных средств, кроме травы, чтобы укрыть их, нет. В землю зарывать — много труда и времени, к тому же мы не обороняемся, а наступаем.

Командир 1-й стрелковой роты лейтенант по фамилии, если мне память не изменяет, Егоров отдыхает у стога соломы. На белобрысой голове загрязнившийся бинт с подсохшим кровяным пятном. Белки глаз красные. Слушая, Егоров нагибается, приближая левое ухо.

— Что с вами?

Лейтенант понимающе кивает головой:

— Вы про глухоту мою? Правое ухо отказало после вчерашней бомбежки.

— Врачу показывались?

Егоров небрежно машет рукой: дескать, не до этого.

Сопровождать нас на передовую он выделяет двух бойцов. Один — маленький, щуплый, другой — высокий, широкогрудый и с усами. Двое они являли такой контраст, что я не удержался от улыбки. По-своему поняв; меня, высокий баском шутливо заявляет:

— Так то ж промашка военкомата, товарищ комбриг. Разве детей можно на фронт посылать.

Приятель его, тоже человек не без юмора, деланно хмурится:

— Ты не очень-то ростом кичись. В бою — это еще не преимущество.

— О! — Высокий добродушно усмехается. — Товарищ комбриг, вы на него внимания не обращайте, вся мелкота свои мозоли бережет.

— А ты не наступай, — вмешивается в разговор Маслаков. — Вон битюг какой, не то что мозоль, ногу отдавишь.

Чтобы прекратить эту беззлобную дружескую пикировку, я предлагаю:

— Давайте трогаться. Времени уже много.

Шагов через пятьдесят пришлось ложиться и ползти по посевам. До передовой добрались без приключений.

— Сюда, товарищ комбриг, — слышу голос.

Над небольшим окопчиком вижу две каски, два молодых давно не мытых лица, две пары спокойных глаз. У одного бойца, что постарше, горло повязано платком.

Сваливаюсь в окопчик, повернуться в нем с моей комплекцией трудно. Да и мелкий. По соседству — такие же, и над ними возвышаются каски.

— Неважное у вас укрытие, хлопцы, — говорю. — Надо рыть глубже. А из этой ячейки и стрелять неудобно.

— Надо бы, товарищ полковник, — отвечает тот, что с повязкой на горле, — да авиация мешает. Но мы и сами уже решили углубить.

— А как вообще дела? На питание жалобы есть? Или еще на что?

— По части питания все нормально. Если бы вот он, — боец с перевязанным горлом кивнул на соседа, — не скулил, жить бы да жить.

— А что такое? Чем товарищ недоволен?

Курносый, немного конопатый крепыш отвечает:

— Он некурящий, товарищ полковник, ему все одно: есть табак, нет табака.

— Разве вам махорку не дают? — удивился я.

— Почему не дают? Дают, только вся вышла. А вчера принесли, только попользоваться не пришлось. Мина в мой вещмешок в аккурат шлепнула.

Я достаю портсигар, протягиваю. Боец видит, что папирос в нем совсем немного, в смущении мнется.

— Бери, бери, — подбадриваю я. — Экий ты, право, как красная девица. Все бери. Я себе еще найду.

— Большое вам спасибочко, — и берет две папиросы. Одну кладет в карман гимнастерки, другую закуривает, делает несколько жадных затяжек.

— Ну как, ничего? — спрашиваю.

— Ничего, — отвечает боец. — Только, если правду говорить, слабоват табачок, против махорки не тянет, — и виновато смотрит на меня: не обидел ли.

— Ну уж это, как говорят, чем богаты, тем и рады, — отвечаю ему. — А махорку вам доставят. Сегодня же.

Привстаю над бруствером: обзор, вижу, хороший, место для окопа удачно выбрано. Интересуюсь:

— Давно воюете?

Отвечает перевязанный:

— Я-то почитай с год. В Крыму причастился. А дружок у меня еще зеленый.

— С танками встречались?

— Здесь еще нет. В Крыму доводилось.

— А если прорвутся танки, что будете делать?

— У нас для них гостинцы припасены. — Молодой боец достает со дна окопа бутылку с горючей смесью. — И вон еще, — показывает на две связки гранат.

— Это хорошо, — говорю я. — Три танка уничтожить можете. Вы танков не бойтесь. Они с виду грозные, а если в окопе сидеть, ничего не сделает. А струсишь, побежишь от него, — тут тебе и конец. От него не убежишь — или пулеметом скосит, или затопчет.

— Товарищ полковник, что я хочу спросить. — Который постарше немного задумался, собираясь с мыслями. — Вот и в Крыму и здесь мы видим, что пехота фашистская для нас — плевое дело, если одна. Но одна она не бывает, а все с танками, с артиллерией, с авиацией. Вон ведь как самолеты их дают, а пушки добавляют. Почему же так получается, что у нас ни артиллерии, ни авиации?

Спросил и смотрит на меня выжидательно. И чувствуется, что вопрос этот у бойцов наболел, что не только мне задают, а и друг другу, пытаясь доискаться до истины. Заинтересованные разговором, к самому окопчику подползают Маслаков и сопровождавшие нас бойцы. С любопытством ждут, что я скажу. А мне, откровенно говоря, и самому не все ясно.

— Что ж, — говорю, — дорогие товарищи, мы и сами во многом виноваты, что так получается. Сколько территории противнику отдали, да сколько богатств на этой территории. Надо еще и то сказать, не одни мы у народа. Фронт-то вон какой громадный. Есть участки поважнее нашего. А фашистам что, на них вся Европа работает. Но настанет время, и у нас всего будет достаточно. Мы и то видим, все больше и больше техники приходит на фронт. Разве это не так?

— Так! — восклицает молодой боец. — Мы любовались давеча на новые танки. Это прямо, ну как бы сказать…

— Помолчал бы ты, пустельга, когда взрослые разговаривают, — перебил его сосед по окопу. И обращается ко мне: — Я вас так понял, товарищ полковник, что дальше нам драпать некуда. Правильно? Потому что дальше отступать — новые земли фашистам отдавать.

— Вы меня поняли совершенно правильно. У противника пока техники больше. Значит, мы должны сильнее бить его, истреблять эту технику, чтобы меньше ее было…

Посещение роты ободрило меня. Ни у кого я не заметил упадка духа, растерянности, страха. Была тревога, но не за себя лично, а за положение на фронте, забота о том, как лучше бить врага. Почти везде, где я был, меня спрашивали, почему у нас мало артиллерии и авиации. Люди хотели знать правду и, выслушав ответ, успокаивались.