Ярослав Голованов - Заметки вашего современника. Том 1. 1953-1970

Из всех жидкостей для нас важнейшей является вода.

«Надо за деревьями видеть лес!» Произносить эту фразу следует очень серьезно, наставительно. Можно произносить её безо всякого повода, вне связи с предыдущим разговором, но непременно при этом требуется погрозить пальцем пространству. Собеседник обязательно придёт в замешательство, а тут уж с ним что хочешь, то и делай!

Начало песни придумал: «Погоди, постой, устрани простой…» Дальше — не идёт…

Два сына: Тетраэдр и Додекаэдр — Тодик и Додик.

Деревья должны бояться телеграфных столбов. Ведь для них — это трупы, которые стоят, как живые.

Паустовский давно и тяжело болел, перенёс три инфаркта, его душила астма. 14 июля он почувствовал себя лучше, чем обычно, не позволил подавать еду в постель, сел, начал завтракать. Вдруг захрипел и вцепился руками в ручки кресла так сильно, что едва разжали его пальцы, чтобы уложить в постель. Изо рта пошла пена. Умер быстро…

Гроб сначала отвезли в Лаврушинский, к нему домой. В среду, 17-го, в ЦДЛ — прощание.

Гроб с наклоном в зал — весь в цветах. Отличная большая фотография: положил подбородок на кулаки. На сцене сидят: жена Татьяна Алексеевна, Мариэтта Шагинян, Виктор Шкловский, ещё кто-то.

В ЦДЛ очень много милиции. Сидят в холлах на диванах, оживлены необычностью обстановки. В 10 утра писателей совсем мало, в почётном карауле стоят по 10–15 минут. Но постепенно народ прибывал, к часу дня — уже толпы. Улицу Герцена всю запрудили. Много писателей, видел Рослякова, Аксёнова, Рощина, Вознесенского, Коржавина, Твардовского, Окуджаву. Не видел (потом многие удивлялись, вспоминая их отсутствие) Симонова, Соболева, Нагибина, Казакова, Евтушенко. Траурная музыка транслировалась в зал. Потом Мария Вениаминовна Юдина играла на рояле с виолончелистом и молоденькой скрипачкой.

Константин Георгиевич Паустовский.

В зале все места были отгорожены бечёвкой. За порядком зорко следили молодые люди в тёмных костюмах с траурными повязками, печальные, но неуступчивые: в кресла пускали неохотно даже с билетами Союза писателей. Я сидел с Осей Герасимовым. Партер быстро заполнялся, несмотря на охранительную верёвочку и усердие молодых людей. В 13 часов началась панихида, движение в зале прекратилось. Первым выступал Сартаков [252] Сартаков Сергей Венедиктович — писатель, литературный функционер. . Уже это было кощунством, поскольку все знали, что Сартаков мешал Паустовскому публиковаться. Например, сборник рассказов Льва Кривенко задерживался им только потому, что предисловие к сборнику написал Паустовский. После Сартакова выступал Алексеев [253] Алексеев Михаил Николаевич — писатель, Герой Социалистического Труда, литературный функционер. . Я отношусь к нему резко отрицательно, а потому несправедлив, очевидно. Но убеждён, что Паустовский и Алексеев — люди полярные и в творчестве, а главное — в жизни. За Алексеевым — Кербабаев [254] Кербабаев Берды Мурадович (1894–1974) — писатель, Герой Социалистического Труда, литературный функционер. . Просто паноптикум какой-то! Он плохо говорит по-русски, но беда не в этом. Беда в том, что он, писатель, как и оба его предшественника, изъяснялся шаблонными, затертыми фразами, без единого образа, без ума. Из речи Кербабаева следовало, что влияние Паустовского на «республиканские литературы» заключается в том, что он написал «Кара-Бугаз», который, как известно, находится в Туркмении. По залу прошёл ветер ропота, когда в конце своего выступления Кербабаев назвал Паустовского Константином Павловичем. (В Тарусе, вспоминая этот эпизод, Окуджава сказал грустно: «Всё о наследниках престола думают…») Спокойную, простую речь сказал председатель Тарусского исполкома. Потом Сартаков объявил: «Слово от друзей покойного имеет писатель Виктор Шкловский…» Виктор Борисович сидел справа от гроба, а микрофон стоял слева. Шкловский вскочил и, почти бегом обежав гроб, крикнул в микрофон громким, пронзительным голосом:

— Не надо плакать! Река пришла в море!..

Лицо его прыгало, голосом, надтреснутым от слёз, владел он плохо. Говорил очень горячо и короче всех. В конце крикнул:

— Прощай, Костя!

Когда после него выступал Михайлов [255] Михайлов Николай Александрович — государственный деятель, в те годы — председатель Комитета по печати при Совете министров СССР. , представлявший, как я понял, власть государственную, Шкловский вдруг забился в беззвучных рыданиях, розовая лысая голова его мелко вздрагивала, Шагинян успокаивала его.

Сартаков сказал, что траурный митинг закончен и быстро добавил, что зал необходимо быстро покинуть, но люди не расходились. Вся эта казёнщина, трескучий набор залапанных, немытых фраз, так не свойственных Константину Георгиевичу, вселяли надежду, что кто-то ещё, кроме Шкловского, должен сказать что-то важное, а главное — искреннее, и люди ждали этих слов. Из разных концов зала гулко, как в лесу, слышалось: «Вечная память!.. Вечная память!..» И вдруг старуха Юдина, встав из-за рояля, возникла на авансцене в своём чёрном балахоне и спортивных кедах и начала говорить. Она успела сказать только две-три фразы о том, что Паустовский не только один из самых талантливых, но и один из самых честных наших писателей. Всего-то! Но и этого было достаточно, чтобы Сартаков и его люди пришли в потное волнение. Да, да, я сам видел, как Сартаков вспотел! Вновь и вновь призывал он покинуть зал, и раз за разом голос его утрачивал ноты скорби, всё более наливаясь металлом раздражения, напоминая указующий глас милицейских распорядителей на стадионе. Народ медленно стал вытекать из зала…

Я решил съездить на похороны Паустовского в Тарусу, где никогда не был. Со мной увязались Ося Герасимов и Жора Садовников. Доехали без приключений. На окраине Тарусы, на обочине, сидели какие-то старички и старушки, которые рассказали, что похороны будут на кладбище, гроб довезут до моста, а потом понесут на руках. Никто из них не называл Паустовского Константином Георгиевичем, говорили — «он», «его». В милом дачном городке удивили и тронули траурные флаги. Первый раз видел, чтобы в честь писателя вывешивались траурные флаги. Молодцы, тарусцы! Когда подъехали к улочке, где жил КГ, кто-то закричал хорошо поставленным гвардейским голосом:

— Тут машину не оставляйте! Машину надо ставить на площади!

Я сразу подумал, что всевозможных приказов и распоряжений теперь будет невпроворот. Надо сделать над собой усилие и сразу ослушаться, тогда дальше всё будет легче. Я оставил машину в неположенном месте, и мы пошли вниз по улочке. По дороге встретил Слуцкого [256] Слуцкий Борис Абрамович (1919–1986) — поэт. , который отдыхал в Тарусе, но об организации похорон ничего не знал, расспрашивал меня о московской панихиде. Все искали Бориса Балтера [257] Балтер Борис Исаакович (1919–1974) — писатель. — главного распорядителя от Союза писателей. Домик Паустовского в конце улочки был ничем не примечательный. Перед воротами земля была покрыта свежей хвоей. В калитке стоял неизвестный человек с тёмным испитым лицом и нехорошо блестевшими глазами. Когда мы хотели пройти в дом, он сказал, что не пустит нас.