Евгений Шумигорский - Император Павел I. Жизнь и царствование

Мысль великого князя, что ему не оказывают должного уважения и не хотят его оказывать, — была, однако, вполне основательна. После финляндского похода Павла Екатерина не скрывала своего невнимания в нему, сосредоточив всю свою любовь и надежды на будущее на сыновьях его, в особенности на великом князе Александре Павловиче, которого она сама воспитывала и считала своим созданием.

Царедворцы Екатерины видели ее отношения в Павлу и поступали сами сообразно с этим; тысяча мелочей придворной жизни представляли для этого удобные случаи. Раздражение великого князя вызывало новые оскорбления его врагов, явно насмехавшихся над его бессильным гневом. За большими людьми следовали, по своей низости, и малые: так, камергеры, назначенные дежурить при малом дворе, манкировали своей службой при опальном наследнике и когда Ростопчин, принужденный дежурить за своих товарищей, написал им по этому поводу оскорбительное письмо, то был удален на время от службы по приказанию Императрицы. Не избалованный вниманием, Павел Петрович был так тронут поступком Ростопчина, что с тех пор считал его самым преданным себе человеком, хотя поступок Ростопчина вызван был лишь тяжелою необходимостью нести тройную службу за ленивых товарищей. Вообще мы не знаем случая, когда бы Екатерина чем либо выразила в последнее время своего царствования расположение в своему сыну; напротив, она оставляла без всякого внимания его нужды и наносимые ему обиды и сама, где можно было, относилась к нему резко и пренебрежительно.

Преследование Новикова и московских мартинистов в 1791 г. отчасти объясняется боязнью Екатерины, что они, составляя будто бы политическую партию, имевшую связи с заграничными иллюминатами, в то же время являются приверженцами Павла и могут действовать в пользу его, как масона. Она успокоилась лишь тогда, когда самое тщательное исследование дела показало, что Павел не принимал никакого участия в делах московских масонов, и когда сам Павел с презрением отверг, в письме к матери, всякие подозрения, назвал их сплетнями передней. Расточая громадные суммы окружавшим ее вельможам, Екатерина не баловала деньгами великокняжескую чету; быть может, она считала излишним потому, что они пошли бы на воинские упражнения Павла и на пособия германским родным Марии Феодоровны, а думать это она имела основания. Но зато неразумное увлечение Павла военными занятиями давало Екатерине постоянный повод к насмешкам. «По городу носился слух, — писала она, например, Салтыкову, — что великий князь к морскому батальону не токмо прибавляет несколько сот, но что он еще формирует на Острову (каменном) полк гусар и несколько полков казаков. Все сии слухи в народе подают причину к различным толкам и буде ребячества пресечь можно, то бы что скорее, то лучше, а сказать бы, что в Гатчине в куклы играть можно без излишних толков, но в близости города все подвержено различным толкованиям, а полезных нет ни одной. Тут первое, что батюшкина армия представляется». С своей стороны Павел извещал Екатерину, что он «привык к шиканам». При таких отношениях естественно было матери и сыну видеться как можно реже, и, действительно, Павел жил в Петербурге сравнительно весьма мало, приезжая туда обыкновенно в 24-му ноября, дню тезоименитства Екатерины, и уезжая уже в начале февраля, да и во время пребывания в Зимнем дворце часто уклонялся от официальных праздников и встреч с императрицей. «Великий князь прислал сказать, — писала однажды Екатерина Салтыкову, — что у него лихорадка и что он в постели лежит. Я бы желала знать, что о сем доктора говорят. Буде знаете, прошу мне сказать».

Главным пунктом раздора между Екатериной и великокняжеской четой были однако дети и, главным образом, великий князь Александр Павлович. Из писем к Гримму ясно, что объявление Александра наследником престола предположено было сделать вслед за его женитьбою. Этим отчасти объясняется ранний брак Александра на процессе Баденской Луизе, в православии Елисавете Алексеевне, устроенный Екатериной, помимо согласия родителей и совершенный 28 сентября 1793 г. Но для исполнения этого плана нужно было, прежде всего, заручиться согласием самого Александра Павловича, не возбуждая его сыновних чувств. Два лица имели на него влияние: воспитатель его гр. Салтыков и наставник Лагарп; к их содействию и обратилась императрица. Салтыков, однако, как всегда действовал уклончиво, выпутываясь из дворских затруднений, а Лагарп даже не допустил императрицу высказать ее план, успев дать ей понять в течение двухчасового разговора, что — он вовсе не сочувствует этой насильственной мере. Мало того, он стал прилагать все усилия к тому, чтобы поселить добрые отношения между отцом и сивом. Повлияв в этом отношении на своего воспитанника, Лагарп всячески заботился о том, чтобы добиться аудиенции у Павла и предостеречь его. Без сомнения, Екатерина заметила противодействие Лагарпа ее намерениям, уволив его неожиданно в конце 1794 г. от занятий со своим внуком. Но Лагарп добился своего: пред отъездом, в мае 1795 г., он успел представиться Павлу Петровичу в Гатчине, не открывая тайны, уговорил его изменить свое обращение с детьми, рассеял все сомнения, которые поселили в нем относительно привязанности в нему детей; и советовал всегда обращаться к нему прямо, а отнюдь не чрез третье лицо (должно быть, Салтыкова) и т. д. Павел Петрович обнял Лагарпа, с сердечным излиянием благодарил за добрые советы, которым обещал следовать и пригласил его остаться на весь день в Гатчине. Странным, вероятно, показалось Павлу видеть своим союзником республиканца, оказавшегося его единственным защитником в таком важном для его будущности деле. Последствием стараний Лагарпа было то, что с весны 1795 г. вместо одного раза в неделю, великий князь Александр, с братом своим Константином, стали ездят в родителям в Гатчину и Павловск четыре раза я занимаясь там маневрами, ученьями и парадами; в следующем же 1796 г. фронтовые занятия великого князя Александра Павловича так расширились, что он ездил туда ежедневно, не исключая и праздников, выезжая туда в 6 часов утра и возвращаясь в Царское Село не ранее первого часу дня, а часто ездил к родителям и после обеда. Мало-помалу братья вошли во вкус мелочей военной службы, от которых ранее оберегала их бабушка и стали тепло относиться к отцу, особенно Константин, со страстью предавшийся изучению фронтового дела. Павел Петрович, с своей стороны, дружески обращался с детьми, внушая им свои воззрения, но легко было заметить, что искренний, порывистый Павел не вполне доверял уклончивому характеру Александра и видел в нем любимца Екатерины и воспитанника Лагарпа. Недоверие это отчасти было не безосновательно…