Евгений Шумигорский - Император Павел I. Жизнь и царствование

Темные стороны царствования Екатерины более пли менее сознавались всеми, даже ее приверженцами: «сын Екатерины мог быть строгим и заслужить благодарность отечества», писал по этому поводу Карамзин. Но мелочной характер первых распоряжений Павла, особенно по военной части, их крайняя поспешность, не могла произвести выгодного впечатления на общество уже потому, что они выдвигали на первый план внешность в ущерб содержанию, и стесняли личную свободу даже в частных отношениях. В массе мер мелочных, иногда Странных для людей века Екатерины, обладавших широким кругозором, исчезли для общества постановления действительно полезные, запечатленные государственным умом. Изданием военных уставов в первые же дни своего царствования император уничтожал беспорядки, вкравшиеся в военное хозяйство, улучшал быт солдата и давал армии прочную организацию; но эти положительные достоинства военных реформ Павла выяснялись — не сразу, а между тем, на всех, даже на военных, произвели отталкивающее и смешное впечатление новая, в гатчинском духе, обмундировка войск с пуклями и косами, напоминавшая давние времена Фридриха II и Петра III, строгое изучение тайн экзерцирмейстерства, «дух капральства, умертвивший благородный дух воинский». Дух инициативы, «умничанья» по воинской части, прославивший войска Екатерины; был упразднен, а на его место поставлено было строгое исполнение дисциплинарных требований уставов и инструкций и слепое повиновение: требовались не люди, а машины, а нравственная сила войск, благодаря которой одержаны были героические победы Румянцева и Суворова, несмотря на технические и материальные недостатки в войсках, — не ставилась ни во что. Можно представить себе негодование Суворова, когда он увидел своих «чудо-богатырей» в «неудобноносимых обрядах», выделывающих все гатчинские экзерциции! Отсюда целый поток едких сарказмов, вышедших из глубины его наболевшего сердца; отсюда — его попытки делать представления государю. Но в этих представлениях Павел видел одно лишь ослушание, так как другие екатерининские генералы, даже фельдмаршалы, спешили исполнить желания его и даже посещали устроенный в Зимнем дворце «тактический класс», где под надзором Аракчеева читал лекции по строевой части нового устава гатчинец Каннабих, ранее бывший учителем фехтования. По рассказам Ермолова, быть может преувеличенным, Каннабих так поучал своих слушателей: «Э, когда командуют: позводно направо, офицер говорит коротково; э, когда командуют позводно налево, то просто налево. Офицер, который тут стоял, так эспантон держал и так маршировал и только всего и больше ничего». Поверка знания нового устава производилась на вахт-параде, который император производил поочередно разным частям войск ежедневно на площади Зимнего дворца и на котором должны были присутствовать все офицеры гвардии. Ни одна мелочь не ускользала тогда от зоркого взгляда Павла, и виновные в упущениях сейчас же подвергались взысканиям, а некоторые прямо с парада на особых фельдъегерских тройках отправляемы были в дальние батальоны. Главный инспектор, Аракчеев, бывший идеалом для прочих, был ненавидим за бесчеловечные поступки с солдатами и за дерзкое поведение с офицерами. Жестокость его с нижними чинами простиралась до того, что он однажды схватил гренадера за усы и оторвал оные вместе с мясом. При смотре екатеринославского гренадерского полка, который он послан был инспектировать, он при всех назвал знамена этого полка, столь прославившегося своими боевыми заслугами, екатерининскими юбками. Можно вообразить, с каким негодованием должны были выслушать офицеры века Екатерины слова эти, произнесенные человеком, никогда не бывавшим на войне, и Павел знал о неудовольствии офицеров и охотно разрешал желавшим выйти в отставку. Убылыя места замещаемы были гвардейскими офицерами, числившимися в отпуску: начальникам губерний приказано было немедленно выслать их в Петербург. Многие из них, записанные на службу с детства, никогда не являлись на нее, хотя по существовавшим злоупотреблениям производились из чина в чин. По указу Павла, дворяне могли поступить теперь в гвардию не иначе, как только нижним чином, а если «будут не прилежны к службе и не вежливы, также усмотрятся во фраках одетыми и делать шалости по городу, то будут выписаны в солдаты в полевые полки». Меры эти, принятые на другой же день после восшествия Павла на престол, имели целью прекратить ненавистный для него служебный «разврат» дворян, но внезапность этих мер и суровый их характер, после правильной жизни при Екатерине, произвели ошеломляющее действие. «Везде и везде слышны были одни только сетования, озлобления и горевания; везде воздыхание и утирание слез, текущих из глаз матерей и сродников; никогда такое множество слез проливаемо не было, как в сие время». Придворные чины также подверглись ограничениям: не исполнявшие обязанностей военной службы, но числившиеся в полках камергеры, камер-юнкеры и др. были исключены из списков.

Должна была переучиваться жить «по-гатчински» и столица, в угодность привычкам нового государя. «Мир, — говорить современник, — живет примером царя… Царь сам за работою с ранней зари, с шести часов утра! Генерал-прокурор каждый день отправлялся с докладами во дворец с 5 1/ 3часов утра. Приходя к графу Н. И. Салтыкову (президенту военной коллегии) в исходе шестого часа утра, не один раз находил я его не в том, другом комитете под председательством наследника. В канцеляриях, в департаментах, в коллегиях везде в столице свечи горели с пяти часов утра… Сенаторы с восьми часов утра сидели за креслом». В 10 часов вечера Павел ложился спать, и вслед затем замирала жизнь и в Петербурге; не ложившиеся еще на ночной отдых обыватели, для избежания придирок полиции, завешивали окна двойными занавесами и запирали ставнями. Днем жизнь обывателя также поставлена была была в рамки особыми полицейскими распоряжениями. Уже утром 8-го ноября воспрещено было употребление круглых шляп, отложных воротников, фраков, жилетов, сапог с отворотами, длинных панталон, а также завязок на башмаках и чулках, вместо которых предписывалось носить пряжки: все это были моды «развратной», революционной Франции; зато всем обывателям из дворян и чиновников велено было носить пудру и косичку, или гарбейтель, а волосы зачесывать назад, а отнюдь не на лоб. Для уничтожения роскоши указано было число лошадей для выезда, сообразно рангам владельцев. Экипажам и пешеходам велено было останавливаться при встрече с высочайшими особами, и те, кто сидел в экипажах, должны были выходить из них, для отдания поклона; дамы отдавали этот поклон, стоя на подножке. Въезд и выезд из города подлежал строгому контролю: на заставах устроены были шлагбаумы, выкрашенные в черную краску с белыми полосами, и караульные офицеры вели списки проезжающих, которые каждый день докладывались императору. За нарушение всех этих правил, хотя бы невольное, обыватели подвергались строгим взысканиям, и они оттого постоянно находились в напряженном состоянии. По свидетельству современника, «нельзя было не заметить с первого шага в столице, как дрожь, и не от стужи только, словно эпидемия; всех равно пронимала, «особенно после счастливого времени, проведенного нами при Екатерине, царствование которой отличалось милостивою снисходительностью ко всему, что не носило характера преступления».