Евгений Шумигорский - Император Павел I. Жизнь и царствование

Быстрота, с какой новый император приводил свои решения в исполнение, не останавливаясь ни пред какими препятствиями, усиливала невыгодное впечатление, какое производил характер действий Павла на современников. Вот почему в свидетельствах их об императоре Павле и его царствовании мы, в большинстве случаев, видим не изложение фактов или анализ их, сколько рассказ о пережитых впечатлениях. Эти впечатления так общи, так могущественны для современников, что историк не может не признать их, даже при доказанной обманчивости многих из них, — также за исторический факт, наряду с другими имеющий бесспорное право на спокойное обсуждение и беспристрастную оценку.

Двор и столичное общество уже издавна настроены были против Павла Петровича: знали гатчинские порядки и боялись установления их в Петербурге и по всей России: холодность в отношениях между императрицей и сыном также известна была всем и каждому, и стоустая молва разносила даже в глухой провинции весть о том, что Павел будет отстранен от наследования престола в пользу великого князя Александра Павловича. Высшие чины двора и империи, даже неповинные в злоупотреблениях, привыкли относится к Павлу как к мертвому человеку; другие уверены были в своей безнаказанности; с надеждой на лучшее будущее встречали восшествие Павла лишь низшие классы народа. Общее чувство в обществе был «страх, так как все хорошо знали характер Павла». Сам Павел не обманывался в чувствах к себе двора и общества. «Меня никогда не допустят взойти на престол, — говорил он графине Розенберг за пятнадцать еще лет до кончины Екатерины: — и я на это не стану рассчитывать, но если судьба доведет меня до этого, не удивляйтесь тому, что, как вы увидите, я сделаю Вы знаете мое сердце, но вы не знаете этих людей, а я знаю, как нужно ими управлять».

Обстоятельства, сопровождавшие восшествие Павла на престол, еще не совсем выяснены, но несомненно, что всеобщее покорное признание его наследником Екатерины во время смертельной ее агонии не изгладили в нем чувств недоверия и подозрительности. К екатерининским вельможам недоверие это было естественным последствием прошлого. Даже Безбородко, вручивший Павлу завещание Екатерины, устранявшее его от престола, был, говорят, встречен вопросом о причине его поступка, и Безбородко находчиво указал на то, что, принимая в 1762 г. присягу Екатерине, он присягал в то же время и великому князю Павлу Петровичу, как ее наследнику. Неудивительно, что Павел спешил перенести в Петербург свою гатчинскую обстановку, окружить себя людьми, на преданность которых он считал возможным положиться. Комендантом в городе назначен был Аракчеев, занявший в Зимнем дворце покои бывшего фаворита князя П. А. Зубова; гатчинцы: Ростопчин, Кушелев, и Котлубицкий, произведенные в генерал-майоры, назначены были, вместе с С. И. Плещеевым, адъютантами при особе императора, причем Ростопчин назначен был докладчиком по военной части. 10 ноября в Петербург вступили гатчинские войска; они размещены были по гвардейским частям, причем офицеры поступали в гвардию чином в чин. Вызваны были в Петербург давние сторонники опального цесаревича:: князь Репнин, пожалованный в фельдмаршалы кн. Александр Куракин, назначенный вице-канцлером, и брат его, кн. Алексей, на которого 6-го декабря возложены были обязанности генерал-прокурора. Не забыт был и «ближний человек» к императору, камердинер Иван Павлович Кутайсов, пожалованный «в рассуждении долговременной и усердной его службы в гардеробмейстеры пятого класса» и получивший в заведование дворцовую прислугу. Зимний дворец изменил свою физиономию. В ночь после смерти Екатерины великий князь Александр, вместе с Аракчеевым, уже расставлял вокруг дворца новые пестрые будки и часовых. «Повсюду загремели шпоры, ботфорты, тесаки, и, будто по завоевании города, ворвались в покои везде военные люди с великим шумом». «Дворец как будто обратился весь в казармы: внутренние бекеты (караулы), беспрестанно входящие и выходящие офицеры с повелениями, с приказами, особливо, поутру, стук их сапог, шпор и тростей, — все сие представляло совсем новую картину, к которой мы не привыкли. Тут уж тотчас заметно было, сколь государь страстно любил все военное, а особливо точность и аккуратность в движениях… Для меня непонятным сделалось, отчего государь возымел к своему народу такую недоверчивость». «Весь прежний блеск, вся величавость двора исчезли. Везде в нем и вокруг него появлялись солдаты с ружьями. Знаменитейшие особы, первостепенные чиновники, управлявшие государственными делами, стояли как бы уже лишенные своих должностей и званий, с поникшей головой, неприметные в толпе народной. Люди малых чинов, о которых день тому назад никто не помышлял, никто почти не знал их, — бегали, повелевали, учреждали». Новая, невиданная военная обстановка, конечно, вызывала сначала ряд недоразумений, иногда смешных, часто прискорбных. Графиня Ливен, воспитательница великих княжон, проходя апартаментами дворца мимо караула, испугалась, услышав новые командные слова офицера, вставшего при ее появлении: «вон!», (к ружью): караул отдавал ей честь.

Хотя сотрудники Екатерины и поняли, что при новом государе им уже не было места в управлении, за исключением Безбородко, сумевшего заручиться его доверием, но лично к каждому из них Павел не проявлял немилости. Многие из них, как напр. князь Зубов, граф Остерман, осыпаны были даже сначала наградами, наравне, с гатчинцами; вместе с тем, бригадиру Алексею Бобринскому, сыну кн. Григория Орлова, пожалован был графский титул и имения, которые предназначались ему при Екатерине. Зато люди, известные своими злоупотреблениями или заподозренные в них, или сами спешили удалиться от двора, или увольняемы были от службы. Один из них, Турчанинов, заведовавший при Екатерине Канцелярией Строений, даже бежал из столицы и пропал бесследно. Стараясь показать, что новый император позабыл, обиды, нанесенные великому князю, Павел не забыл и опальных прошлого царствования: дарована была свобода Новикову и Радищеву, а Костюшке, вместе с другими польскими пленными, позволено было выехать за границу, — причем пожаловано было ему 80 000 р. Заключенных в тайной экспедиции повелено было освободить всех без изъятия; прощены были и нижние чины, находившиеся под судом и следствием, кроме обвиненных в важных преступлениях. Но, вместе с тем, Павел желал воздать должное памяти отца своего, Петра II, и совершить загробное его примирение с Екатериной II. По совету, как говорят, Плещеева, прах Петра выкопан был из могилы его, находившейся в Александро-Невской лавре, император возложил на него корону, и затем гроб Петра был торжественно похоронен в Петропавловском соборе; одновременно с гробом Екатерины. Вслед затем понесли наказание главные «пособники» Екатерины при восшествия ее на престол: князю Федору Барятинскому и графу Алексею Орлову-Чесменскому запрещен был въезд в столицы, а княгине Дашковой, жившей в Москве, приказано было выехать в дальние свои деревни, «припамятовав происшествия, случившиеся в 1762 г.». Таким образом, желания умершего наставника Павла, графа Петра Ивановича Панина, чтобы новый император, при восшествии своем на престол, торжественно осудил бы царствование матери, далеко не осуществились, и желчные манифесты, заранее заготовленные им с этою целью, остались спокойно лежать в кабинете государя «на память будущим векам».