Евгений Шумигорский - Император Павел I. Жизнь и царствование

Правота делает Государя почтенным; но кротость, сия человечеству любезная добродетель делает Его любимым. Она напоминает Ему непрестанно, что Он человек и правит людьми. Она не допускает поселиться в Его голову несчастной и нелепой мысли, будто Бог создал миллионы людей для. ста человек. Между кротким и горделивым Государем та ощутительная разница, что один заставляет себя внутренне обожать, а другой наружно боготворить; но кто принуждает себя боготворить, тот внутри души своей видно чувствует, что он человек. Напротив того кроткий Государь не возвышается никогда унижением человечества. Сердце Его чисто, душа права, ум ясен. Все сии совершенства представляют Ему живо все Его должности. Они твердят Ему всечасно, что Государь есть первый служитель Государства; что преимущества Его распространены нациею только для того, что б Он в состоянии был делать больше добра, нежели всякой другой; что силою публичной власти Ему вверенной, может Он жаловать почести и преимущества частным людям, но что самое нацию ничем пожаловать не может; ибо она дала ему все то, что Он Сам имеет; что для Его же собственного блага, должен Он уклоняться от власти делать зло, и что следственно желать деспотичества есть ни что иное, как желать найти Себя в состоянии пользоваться сею пагубною властью. Не возможность делать зло может ли быть досадна Государю? а есть ли может, так разве для того, что дурному человеку всегда досадно не смочь делать дурна. Право деспота есть право сильного: но и разбойник то же право себе присвояет. И кто не видит, что изречение право сильного выдумано в посмеяние. В здравом разуме сии два слова никогда вместе не встречаются. Сила принуждает, а право обязывает. Какое же то право, которому повинуются не по должности, а по нужде и которое в тот момент у силы исчезает, когда большая сила сгоняет ее с места. Войдем еще подробнее в существо сего мнимого права. Потому, что я не в силах кому нибудь сопротивляться, следует ли из того, чтоб я морально обязан был признавать Его волю правилам моего поведения? Истинное право есть то, которое за благо признано рассудком, и которое следственно производит некое внутреннее чувство, обязывающее нас повиноваться добровольно. В противном случае повиновение не будет уже обязательство, а принуждение. Где же нет обязательства, там нет и права. Сам Бог в одном Своем качестве Существа Всемогущего, не имеет ни малейшего права на наше повиновение. Вообразим себе существо всемогущее, которое не только ко всему принудить, но и вовсе истребить нас может, которое захотело бы сделать нас несчастными, или по крайней мере не захотело бы никак пещись о нашем благе, когда чувствовали ли бы мы в душе обязанность повиноваться сей вышней воле, клонящейся к нашему бедствию, или нас пренебрегающей? Мы уступили бы по нужде Ее всемогуществу, и между Богом и нами было б ничто иное, как одно физическое отношение. Все право на наше Благоговейное повиновение имеет Бог в качестве Существа Всеблагого. Рассудок, признавая благим употребление Его всемогущества, советует нам соображаться с Его волею и влечет сердца и души Ему повиноваться. Существу Всеблагому может ли быть приятно повиновение, вынужденное одним страхом? И такое гнусное повиновение прилично ль существу рассудком одаренному? Нет; Оно не достойно ни разумного повелителя, ни разумных исполнителей. Сила и право совершенно различны как в существе своем, так и в образе действования. Нраву потребны достоинства, дарования, добродетели. Силе надобны тюрьмы, железы, топоры. Совсем излишне входить в толки о разностях форм правления и разыскивать, где Государь самовластнее, и где ограниченнее. Тиран, где б он ни был, есть тиран, и право народа спасать бытие свое, пребывает вечно и везде непоколебимо.

Истинное блаженство Государя и подданных тогда совершенно, когда все находятся в том спокойствии духа, которое происходить от внутреннего удостоверения о своей безопасности. Вот прямая политическая вольность нации. Тогда всякой волен будет делать все то, чего позволено хотеть, и никто не будет принужден делать того, чего хотеть не должно: а дабы нация имела сию вольность надлежит правлению быть так устроену, чтоб гражданин не мог страшиться злоупотребления власти; чтоб никто не мог быть игралищем насильств и прихотей, чтоб по одному произволу власти никто из последней степени не мог быть взброшен на первую, ни с первой свергнут на последнюю; что-б в лишении имения, чести и жизни одного дан был отчет всем и чтоб следственно всякой беспрепятственно пользоваться мог своим имением и преимуществами своего состояния.

Когда ж свободной человек есть тот, которой не зависит ни от чьей прихоти; на против же того раб деспота тот, которой ни собою, ни своим имением располагать не может, и которой на все то, чем владеет, не имеет другого права, кроме Высочайшей милости и благоговения, то по сему истолкованию политической вольности, видна не разрывная связь Ее с правом собственности. Оно есть ни что иное как право пользоваться: но без вольности пользоваться, что оно значит? Равно и вольность сия не может существовать без права; ибо тогда не имела бы она никакой цели; а потому и очевидно, что нельзя никак нарушать вольности не разрушая права собственности, и нельзя никак разрушать права собственности, не нарушая вольности.

При исследовании, в чем состоит величайшее благо государств и народов, и что есть истинное намерение всех систем законодательств, найдем необходимо два главнейшие пункта, а именно те, о коих теперь рассуждаемо было: вольность и собственность. Оба сии преимущества, равно как и форма, каковою публичной власти действовать, должны быть устроены сообразно с физическим положением государства и моральным свойством нации. Священные законы, определяющие сие устройство, разумеем мы под именем законов фундаментальных. Ясность их должна быть такова, чтоб ни малейшего недоразумения никогда не по встречалось, чтоб из них Монарх и поданный равномерно знали свои должности и права. От сих точно законов зависит общая их безопасность, следствен они и должны быть непременными.

Теперь представим себе государство, объемлющее пространство, какового ни одно на всем известном земном шаре не объемлет, и которого по мере его обширности нет в свете малолюднее; государство, раздробленное с лишком на тридцать больших областей, и состоящее можно сказать из двух только городов, из коих в одном живут люди большою частью по нужде, в другом большою частью по прихоти; — государство, многочисленным и храбрым своим воинством страшное, и которого положение таково, что потерянием одной баталии, может иногда бытие Его вовсе истребиться; — государство, которое силою и славою своею обращает на себя внимание целого света, и которое мужик, одним человеческим видом от скота отличающийся, и ни кем не предводимый, может привести так сказать в несколько часов на самый край конечного разрушения и Гибели; — Государство, дающее чужим землям Царей, и которого собственный Престол зависит от отворения кабаков для зверской толпы буян, охраняющих безопасность Царские Особы; — государство, где есть все политические людей состояния, но где ни которое не имеет никаких преимуществ, и одно от другого пустым только именем различаются; — государство, движимое вседневными и часто друг другу противоречащими указами, но не имеющее никакого твердого законоположения; — государство, где люди составляют собственность людей, где человек одного состояния, имеет право быть вместе истцом и судьею над человеком другого состояния, где каждый следственно может быть за всегда или тиран, или жертва; — государство, в котором почтеннейшее из всех состояний, долженствующее оборотом Отечество купно с Государем и корпусом своим представляет нацию, руководствуемое одною честью Дворянство уже именем только существует, и продается всякому подлецу, ограбившему Отечество; где знатность, сия единственная цель благородной души, сие достойное возмездие заслуг, от рода в род оказываемых Отечеству, затмевается фавором, поглотившим всю пищу истинного любочестия; — государство не деспотическое: ибо нация ни когда не отдавала себе Государю в самовольное Его управление и всегда имела трибуналы гражданские и уголовные, обязанные защищать невинность и наказывать преступления; не монархическое: ибо нет в нем фундаментальных законов; не аристократия: ибо верховное в нем правление есть бездушная машина, движимая произволом Государя; на демократию же и походить не может земля, где народ, пресмыкался во мраке глубочайшего невежества, носит безгласно бремя жестокого рабства.