Виктор Володин - Неоконченный маршрут. Воспоминания о Колыме 30-40-х годов

Наш коллектив пополнился также геологом М. С. Венчуговой, женой нового главного геолога И. Е. Драбкина. Оба они — и Драбкин, и Венчугова уже трудились в нашем районе на Бутугычагском месторождении в 1937 году в период, когда оно разведывалось, а сами они были студентами ЛГИ (Ленинградского горного института. — Ред.), а после окончания почти год работали в Юго-Западном управлении.

Павел Николаевич Котылев, как я уже упоминал, был, на мой взгляд, пожилым человеком. Он был на 11 или 12 лет старше меня, успел еще до революции окончить гимназию и принять участие в Гражданской войне в качестве командира роты, хотя Московскую горную академию он окончил на несколько лет позже того как я — Днепропетровский горный. Из гимназического курса он еще помнил латынь и греческий, чего никто из нас остальных не знал нисколько.

Геолог. Выпускник Ленинградского горного института. На Колыме с 1955 г. Работал главным геологом геолого-разведочного отдела Южного горнопромышленного управления (ЮГПУ) Дальстроя. После организации в 1959 г. геолого-разведочного управления Дальстроя назначен его главным геологом. С 1945 г. — зам. начальника по геологоразведке в ТГПУ. С 1944 по 1955 г. руководил геолого-разведочной службой на Теньке, сначала начальником ГРО ТГПУ, а после организации в 1947 г. Верхне-Колымского райГРУ — его начальником. Принимал непосредственное участие в открытии и разведке ряда россыпных и рудных месторождений, в частности, разведке Наталки некого золоторудного месторождения. Награжден государственными наградами. Лауреат Сталинской премии 1950 г.

Пользуясь этим, Павел Николаевич решил однажды пошутить или почудить. Он написал однажды мотивированное заявление с изложением каких-то своих претензий, кажется, в отношении повышения заработной платы, озаглавив его латинским словом memorando, и подал его нашему начальнику А. Л. Лисовскому. Это событие совпало с приездом к нам заместителя главного геолога Дальстроя Георгия Амбарцумовича Кечека. Естественно, что заявление с таким претенциозным названием попало ему в руки.

В нашем отделе по случаю приезда начальства состоялось собрание, на котором обсуждались различные вопросы, в частности об отпусках начальников партий и другие. Помню, что я, отвечая на вопрос о сроке моего отпуска, сказал, что право на отпуск у меня наступает 1 марта и что я поеду с началом навигации.

Г. А. Кечек в своем выступлении сказал, что у нас дело дошло до того, что некоторые пишут уже меморандумы. П. Н. Котылев, по-видимому, только того и ожидал. Он сразу же выступил с разъяснениями. Объяснил всем нам, не знающим латынь, и в том числе высокопоставленным начальникам, что memorando — это совсем не то же, что memorandum. Если второе — это что-то вроде ультиматума, то первое — это только записка для памяти.

Впрочем, он имел возможность как ему было угодно переводить латынь людям, не знающим ее. Было смешно, хотя смеяться было неприлично, потому что в смешном положении оказались Г. А. Кечек и А. Л. Лисовский, показавшие незнание латыни, и смеяться приходилось именно над ними.

Котылев мне иногда по вечерам рассказывал какие-то старые анекдоты о своем учителе греческого языка, который плохо знал русский язык и, забыв однажды слово «корова», говорил: «быкова жена». Еще в его рассказах был эпизод из периода немецкой оккупации Украины в 1918 году. Он вместе с родственником ехал на извозчике к железнодорожной станции. У его спутника был наган, который он завернул в газету и положил на колени. Когда их остановил немецкий часовой и спросил, указывая на сверток: «Was ist das?», он ответил «Das ist der Buterbrod».

Но в отношении меморандума он нам наврал. В латыни действительно имеются два таких слова, но разница между смыслом первого и второго не так уж велика, и меморандум — это вовсе не ультиматум…

В нашей с П. Н. Котылевым комнате одно время был приют для выгнанных женами мужей. Несколько дней спасался у нас выгнанный собственной женой или, может быть, ушедший от нее сам из-за невыносимой обиды прораб техник-геолог Миша Щепиков. Причиной ссоры было то, что его жена Елизавета, из-за чего-то разозлившись на него, вылила весь спирт, который он со своим другом П. И. Авраменко, уже пришедшим к нему в гости, собрался выпить по случаю праздника — годовщины Октябрьской революции. Кроме того, с обидой в голосе он говорил, что Лиза недовольна тем, что он только прораб, а не начальник управления. А ему было тогда 20 лет или 22 года. Потом, помирившись с женой, он ушел домой.

Вскоре после этого или, может быть, не очень скоро мы приютили и «чуму». Василий Михайлович Завадовский обладал вздорным, ершистым и вообще неприятным неуживчивым характером, за что он и получил прозвище «чума» от своих товарищей Е. Н. Костылева и С. И. Кожанова. Было поэтому неудивительно, что он однажды крепко поссорился со своей женой. Помню, он в первый день заявлял о своем твердом намерении развестись с ней.

Я его убеждал в том, что это пустяки, которые не должны портить жизнь ему и жене и особенно детям, и что завтра или послезавтра намерения его изменятся, и что в любом случае ему не следует разводиться, потому что потом он уже не женится. Он возмутился: «Почему же?». А я ему ничего не ответил.

Кажется, на другой день он исчез, а потом пришел и сообщил, что «был допущен…». Потом он ушел домой.

Помню, как он сидел в нашей камералке и наблюдал за тем, как чертежница татарка Фатька, жена прораба Данилевича вычерчивала его карту, и неприятным голосом делал какие-то придирчивые замечания.

Кончался последний предвоенный год. Все бойко скрипели перьями, строча свои отчеты, а я все еще не мог приступить к своему вплотную, потому что мои коллекции все еще были на Омчакской разведке и их не торопились привозить. Поэтому составив лишь те главы, для писания которых не требовался каменный материал, я продолжал заниматься россыпями Бутугычага, вернее, заканчивал эту работу. Я закончил составление всех картографических материалов, написал краткую пояснительную записку к ним и доложил на Техническом совете о проделанной работе и о своих выводах.

Помню, что доклад мой вызвал какие-то недоуменные вопросы со стороны разведчиков-россыпников, которым трудно было его переварить. Происходило это, когда Красильников еще правил в отделе, потому что он возглавлял технический совет, а Лисовского еще не было, как не было еще и слухов о нем. Это было не раньше середины декабря.

В это время привезли, наконец, мои образцы; я успел отобрать и отдать в мастерскую сколки на изготовление шлифов, но мне еще не пришлось заняться своим отчетом, потому что «горел» подсчет запасов и начальство — Н. П. Аникеев и И. Е. Драбкин поручили мне заняться составлением пояснительной записки, обработкой данных анализов золота и определением предельного веса самородков.