Майкл Чарлсворт - Дерек Джармен

Атмосфера извращенной власти и притеснения слабых в исключительно мужском обществе, знакомая любому зрителю, учившемуся в закрытой частной школе, присутствует на протяжении всего фильма. Осуждение Себастьяна его командиром, Северусом, вызвано сексуальными расстройствами вкупе с садизмом последнего. Его решение вынести смертный приговор вызывает у солдата по имени Макс безумную психотическую радость. Тем не менее нельзя сказать, что фильм совершенно мрачный. В нем есть гротеск и юмор, которые по большей части тоже сосредоточены вокруг фигуры Макса (съедающего, например, в одном эпизоде черного жука). Комический эффект производит и странная аномальная фигура в леопардовой шкуре с головой леопарда, прячущаяся в дюнах. Солдаты резвятся в море и лодырничают, и предполагается, что у них огромная эрекция, когда они просыпаются по утрам. Для Дерека и многих зрителей фильм стал победой, потому что через образ влажных объятий Антония и Адриана он продемонстрировал гомосексуальную любовь на большом экране. Дерек утверждал, что никто не показывал такого ранее в кино столь открыто и столь лирично. Огромную привлекательность фильму придавал и средиземноморский пейзаж. Друг Себастьяна Юстиниан ныряет за особенно красивой раковиной, и они оба прикладывают к ней ухо, пытаясь расшифровать послания из далеких мест — о богах, старых и новых. Солнечный свет играет на воде. В разрушенном доме Себастьян исполняет танец «солнца и воды». И, в довершение идиллии, мимо проходит стадо коз с колокольчиками на шеях. Себастьян читает два стихотворения, оба о его любви к юному солнечному божеству. В «Пальце во рту у рыбы», чтобы дополнить слова, Дерек использовал старые открытки. В «Себастьяне» он смог сопроводить стихи движущимися изображениями. Во время первого стихотворения, Себастьян, за которым наблюдает Северус, умывается во дворе — что приводит к эротической путанице между изображаемым вуайеризмом и словами поэмы («он блестит, как золото в священном ляписе»). Во время второго стихотворения Себастьян c определенным нарциссизмом смотрит на отражение в колодце.

Ныряющий за раковиной Юстиниан в «Себастьяне» (1976)

Смысл «Себастьяна» намного легче понять, если мы примем, что сам Себастьян не является ни героем фильма, ни героем воображения Дерека. А большинство критиков уверено в обратном [64] Стивен Диллон рассматривает Себастьяна как героя: Derek Jarman and Lyric Film: the Mirror and the Sea . Austin, TX. 2004. Р. 62–70. Так поступает и Майкл О’Прэй, Derek Jarman: Dreams of England . London, 1996. Р. 80–94. Его обстоятельный комментарий к «Себастьяну» переоценивает значение интерпретации, связанной с «Закатом империи» (Римской империи в течение следующих полутора столетий после событий, происходящих в фильме, датируемых примерно 300 годом н. э.), и недооценивает вопрос, связанный со сменой религий. . Эта путаница мешает нам ясно понять фильм. Себастьян может быть главным героем и антитезой Макса, но персонаж, вызывающий наибольшие симпатии, — это его друг Юстиниан, который пытается защитить Себастьяна и испытывает из-за него огромные страдания. Дерек никогда не сочувствовал бы Себастьяну, провозглашавшему христианство, культ, пытавшийся подавить гомосексуальность. И в самом деле, позднее в книге «На свой собственный риск» Дерек очень ясно выражает свое отношение: «Себастьян, этот тупой христианин, отказавшийся от хорошего секса, вполне заслужил свои стрелы. Можно ли жалеть этого забившегося в шкаф латинянина?» [65] Jarman Derek. At Your Own Risk: A Saint’s Testament . London, 1992. Р. 83. Себастьян сублимирует свои явно гомоэротические чувства в благочестие (его выражение любви к Богу носит определенно гомоэротический характер), отказываясь от настоящего сексуального контакта с кем-либо. Он наказан не просто потому, что он христианин, но и за отказ от секса. Кажется, он боится той радости и возможной потери контроля, которую влечет за собой сексуальность.

Макс и Себастьян все время подчеркивают различное отношение к телу в язычестве и христианстве. Языческий подход заключается в том, что тело может доставить различного вида удовольствие и его допустимо использовать для получения этого удовольствия. Христианство ожидает награды в загробной жизни и пренебрежительно относится к жизни в этом мире. Вялость Себастьяна, унижения и необходимость подчиняться вынудили его презирать этот мир, потому что он должен быть вознагражден после смерти. (Когда Юстиниан пытается защитить глаза Себастьяна от солнца во время одного из наказаний последнего, Себастьян говорит ему, чтобы тот отошел с дороги, и жалуется, что Юстиниан ничего не понимает.) В мирских гуманистических терминах мироощущение Себастьяна подобно окружающей его пустыне. Все это, по-видимому, объясняет невыразительную игру актера Лео Тревильо. В его чтении стихов, например, нет ни увлеченности, ни динамики.

Себастьян вовсе не обязательно ощущает себя жалким в качестве жертвы. Роленд Уаймер предложил убедительную интерпретацию финального кадра фильма. Здесь стремление Дерека к «поэтическому, таинственному» фильму становится особенно очевидным [66] Jarman Derek. Dancing Ledge. London, 1984. P. 142. . Уаймер интерпретирует финал как олицетворение единения Себастьяна и его солнечного божества: кадр снят из точки выше уровня зрения Себастьяна; он стоит, привязанный к столбу и расстрелянный стрелами, а в это время солдаты один за другим опускаются на колени: но при этом их лица обращены не в сторону Себастьяна, а, насколько можно различить, в сторону заходящего солнца [67] Wymer Rowland. Derek Jarman. Manchester, 2005. P. 45–47. . Этот кадр является исключительным, поскольку он снят через широкоугольный объектив, а не в обычной перспективной проекции. Кажется, он даже намекает на космическое видение: далекое побережье и то, что похоже на остров, кажется круглой Землей. Кроме того, в отличие от любого другого кадра в фильме, он снят с мягким фокусом.

Как только мы соглашаемся с тем, что Себастьян — не герой, в фильме обнаруживается несколько слоев смысла, интерпретаций и чувств. Это не простое и прямолинейное повествование. Люди, которых трудно любить, внезапно становятся обаятельными и наоборот. Несмотря на неспешный темп, в фильме нет пустых моментов. После того как съемки в Сардинии уже завершились и Дерек вместе с Полом Хамфрессом вернулись в Лондон, они обнаружили, что материала для полнометражного фильма недостаточно и придется доснять еще немного. Они сняли жестокую оргию во дворце Диоклетиана, в центре которой был непристойный танец в исполнении танцевальной труппы Линдси Кемпа, а затем убийство молодого христианина, которому перегрызли горло. Это стало первой сценой фильма и в ней очень много от Кена Рассела. Дальше фильм выглядит весьма строго с эстетической точки зрения, благодаря скудности и сухости художественного оформления, отсутствию построенных декораций, простоте костюмов и минимальному использованию реквизита.