Иван Шевцов - Орел смотрит на солнце

Как видим, дело не в «экстравагантности», а в том, что этот большой художник не был похож на существующие в то время «литературные образцы», и, быть может, в каких-то других причинах.

Хотя статья Кранихфельда, по существу, не восполнила пробела в критике, потому что автор или не понимал сути произведений Ценского, их злободневной целеустремленности и высокой идейности, или сознательно не хотел понять, как и большинство других критиков того времени, все-таки в статье содержались меткие наблюдения, верные замечания. Нельзя было не согласиться с критиком, когда он утверждал:

«Путь, избранный Сергеевым-Ценским, оказался, как мы знаем теперь, не из легких; не розами был устлан он, а крапивой, о которую не раз обжигался художник. Но как бы то ни было, он уже пройден, и художник, обогащенный ценным опытом, выбился на новую широкую дорогу». В последнем предсказания критика оказались не совсем точными. На широкую дорогу Ценский выбился, только до конца его жизни на эту дорогу некоторые критики бросали и крапиву и битое стекло.

Хорошо подметил Кранихфельд: «Безудержный в своих исканиях новых красок, новых линий и форм, Сергеев-Ценский, при всех своих уклонах в стороны, сумел добиться поразительных результатов. В пейзажной живописи среди современных наших беллетристов у него нет соперника. В его пейзажах в полном блеске выражается его изумительная чуткость к краскам, к их таинственным сочетаниям и переходам. В них так много воздуха, неба, что они кажутся насыщенными светом, и каждое красочное пятно при полной гармонической согласности со всей картиной живет своей особой, цельной и завершенной жизнью. Здесь, среди этой богатой, своеобразной жизни красок, совершается чудесное перерождение и самого человека». Но как совершается «перерождение человека», критик не сказал. А ведь это главное. Критик прав только наполовину. Половинчатость звучит и в его выводе: «Большой художник заключен в Сергееве-Ценском, но, как мыслитель, он покуда еще колеблется в своих путях».

Спустя два года эти же мотивы прозвучали в статьях еще двух критиков, не понявших социального смысла произведений Сергеева-Ценского. Е. А. Колтоновская в книге «Критические этюды» писала: «Сочность и стремительность роста молодой литературы любопытнее всего наблюдать в замечательной повести Сергеева-Ценского «Движения». Рост — богатырский. Прогресс в степени умения художника располагать собственными силами — изумительный. В «Движениях» автор сделал большой шаг вперед даже сравнительно со своим последним выдающимся произведением «Печаль полей»… В «Движениях» большая художественная победа Сергеева-Ценского».

А дальше идут довольно туманные, сбивчивые, полные неопределенных намеков рассуждения критика об идейных и философских позициях Сергеева-Ценского: «Что-то мешает ему уловить гармонию мира, а вместе с тем и приобрести чувство прочности на земле, — дать волю своей большой светлой любви к жизни. «Обреченные» герои Ценского, как мы уже видели, питают прочную, иногда страстную любовь к земле, лелеют ее в себе до конца. (Это Никита-то Дехтянский, Андрей Силин и Алексей Шевардин «обреченные»? — И. Ш. ) Любит землю и сам Сергеев-Ценский. В нем тонко и полно развито чувство красоты, понимания ее. Об этом свидетельствует изображение природы в повести «Движения». В описании ее проявляется тот же лирический реализм, что и в обрисовке человеческой психологии. Природа живет напряженной сочною жизнью. Каждое время года проходит перед нами со своими типичными внешними особенностями, со своей душой: и бурная весна, и палящее лето, и интимная осень, и спокойно холодная зима».

Д. Философов о Сергееве-Ценском в статье «Мертвецы и звери», опубликованной в том же 1912 году, пишет:

«Сергеев-Ценский принят критикой довольно недружелюбно. Неудачное его произведение «Береговое» вызвало дешевые насмешки. Декадентов шокирует его грубый натурализм, реалисты не замечают его, ослепленные блеском Андреева. Мне кажется, он стоит на верном пути. Натурализм для него уже пройденный этап, и есть надежда, что, преодолев натурализм, он перейдет к настоящему, т. е. символическому реализму…

…Все произведения Сергеева-Ценского пронизаны томлением по той основе, которая должна быть, но которой он не находит».

Что это за основа, критик недоговаривает. Надо полагать, он имеет в виду иное, справедливое социальное устройство жизни. Но об этом читатель должен догадываться.

В 1913 году наиболее полный разбор творчества С. Н. Сергеева-Ценского сделал А. Г. Горнфельд. Заканчивая свою статью, он писал: «В умственном беспокойстве», в творческих «движениях» пойдет дальше в тяжелый и опасный путь художественная мысль Сергеева-Ценского». Об этой статье Сергей Николаевич писал ее автору в апреле 1914 года: «Ваша статья — это единственное, что обо мне сказано по существу…» (подчеркнуто Ценским. — И. Ш. ).

Писателя интересовали не оценки и приговоры, а обстоятельный профессиональный разговор по существу.

В 1913 году в Алушту пришло письмо из Куоккалы от Ильи Ефимовича Репина, которому Сергей Николаевич совсем недавно выслал книгу своих последних произведений («Медвежонок», «Пристав Дерябин», «Ближний», «Недра», «Неторопливое солнце»). На книге автор поставил посвящение Репину, а в письме выражал глубокое сочувствие художнику, картину которого «Иван Грозный и сын его Иван» испортил хулиганствующий психопат Балашов. Это было время, когда декадентское отребье повело бешеное наступление на. художников-реалистов. В ответ на книгу и письмо Илья Ефимович писал:

«Дорогой Сергей Николаевич!

Какое дивное удовольствие доставили мне Вы своею книгой!.. Читаю и боюсь, что она скоро кончится. И что это у Вас за способность быть таким интересным!!! Все так у Вас особенно, неожиданно и как-то трогательно…

Даже пристав Дерябин захватывает иногда до восхищения!.. А бедняга «Ближний»!.. «Можьно?». Представьте, что еще сегодня, перелистывая свои альбомчики карманные, я нашел в одном — ну, точно я с «Ближнего» зарисовал, когда он спал в поезде…

Спасибо! Спасибо, что вспомнили меня, а посвящением я даже очень, очень сконфужен. Это уже не в коня корм… Да, заправилы глупой волей Балашова, я думаю, зубами скрежещут от этих утех по моему адресу, какие поплыли ко мне из разных стран и окружили меня нежными благожеланиями на закате моих дней…»

Последнее письмо от Репина Ценский получил уже в 1926 году. И снова Илья Ефимович говорит о Ценском-писателе:

«О милый, дорогой Сергей Николаевич!

Наконец-то от Вас письмо — и какое письмо!!! Когда человека осчастливят, то он уже впадает в раж и предается бурным несбыточным желаниям! И я, я— уже почти беззубый старикашка, возмечтал: «Повоюем, черт возьми!» Может быть, мне когда-нибудь посчастливится услышать Ваше захватывающее душу чтение!.. Ах, как Вы некогда читали вслух! Ваши бравые строки: они дымились огнем и кровью — Вашей кровью — живого кудрявого красавца, сверкающего огненными глазами и, подобно грому, раскатывающему свои героические строки…