Иван Шевцов - Орел смотрит на солнце

В числе тех, которые хотели меня убить (и стреляли мне вслед, когда я выпрыгнул из окна) был некий Танаевский, устроившийся начальником милиции Алушты.

Спустя некоторое время, когда я неожиданно вернулся к себе на дачу, оказалось, что образовался в Алуште какой-то штаб восставших против советской власти татар, а из Ялты шел усмирять восстание большевистский отряд в полторы тысячи человек. И вот в это самое время Танаевский, успевший уже переметнуться к восставшим татарам, узнает, что я вернулся, и приходит к мысли, что меня надо непременно уничтожить, как живую против него улику, если придет большевистский отряд. Дело в том, что после неудачи с Варфоломеевской ночью в Алушту поступили одна за другой две телеграммы от Совнаркома Тавриды, в которых предписывалось вернуть мне конфискованное у меня имущество, а также оставить неприкосновенной мою личность…

…Через два дня после того я зашел переночевать в один из соседних домов, так как ночевать у себя было рискованно. Дом этот был довольно обширен, а я пришел в сумерки и прошел в знакомую уже мне комнату с диваном, на котором можно было расположиться. Никто в доме не видел, как я вошел, — ни старуха, ни ее внуки.

Вдруг среди ночи кто-то принялся энергично стучать в двери, крича; «Отворяй!..»

Деваться мне было некуда, — окно было снаружи закрыто ставнями, запертыми на замок. Я стал просто за дверь, сделав это более инстинктивно, чем обдуманно, да думать было и некогда. Сквозь щели между дверью и дверной коробкой я видел, как хозяйка со свечой в руках спешила отворить двери и впустила одного за другим пятерых вооруженных людей… Один из вошедших, видимо начальник их, сказал старухе:

— Вы здесь у себя кого-то прячете, — нам известно.

— Я? Боже избави! Никого не прячу! — даже побожилась старуха. И вдруг слышу:

— Ценского прячете! Где он?

— Ни, боже мой! Никакого Ценского у меня нет! Обыщите.

И старуха со свечой вошла в ту комнату, в которой я стоял за дверью, а за нею вошли все пятеро. Стоило только кому-нибудь отворить половину двери, за которой я был, и все, — я был бы уведен на шоссе и там застреляй… Но вот торжествующе шествует в другую комнату старуха со свечой… Все осмотрено. Ушли посетители. Старуха заперла двери. Я подождал минуты две-три и покинул свое убежище…

Лет тринадцать спустя писатель Юрезанский рассказал мне, что приводил тогда ко мне убийц некий Фельдман, который потом сделался членом Союза советских писателей. На вопрос Юрезанского, за что же именно хотели меня тогда убить, Фельдман ответил: — Да мы получили сведения, что этот самый Ценский — полковник гвардии…

После того случая я получил из центра мандат о неприкосновенности, а от местных властей даже винтовку для самообороны…»

Эсеры и троцкисты, пробравшиеся в Советы, не брезговали ничем. А террор был, как известно, их излюбленным средством. Для Танаевского и Фельдмана Ценский не был крупнейшим русским писателем, художником слова (они, разумеется, его и не читали). Для них он был просто офицер царской армии, с которым можно было лихо расправиться.

Но, к счастью, танаевские и фельдманы никогда не являлись подлинными представителями новой власти освобожденного народа. Они были всего-навсего мелкие авантюристы, примазавшиеся к революции и преследовавшие чисто личные шкурнические цели. Им не было никакого дела ни до русского народа, ни до его культуры, созданной гением лучших сынов России. Только Ленин и большевики, понимая значение культуры народа, с первых дней революции сразу встали на защиту его материальных и духовных ценностей. Молодая советская власть даже в те суровые годы разрухи и гражданской войны, как заботливая мать, принимала все меры для охраны жизни и собственности выдающихся деятелей русской культуры. Вот некоторые документы, сохранившиеся в архиве Сергеева-Ценского.

КССР

Алуштинский

Военно-Революционный

Комитет

Секретариат

8 мая 1919 года

№ 278

г. Алушта.

На основании предписания Симферопольского Комиссариата Просвещения от 25 апреля 1919 года за № 4 Алуштинский Военно-Революционный Комитет сим удостоверяет, что гражданин Сергей Николаевич Сергеев-Ценский, как великий представитель русского искусства и замечательный русский писатель, находится под высоким покровительством советской власти.

А вот телеграмма, относящаяся к 1921 году:

Из Москвы — Кремля

Симферополь, Ревком

Прошу оказать покровительство писателям Треневу, Шмелеву, Ценскому, Елпатьевскому. В случае наличия дела против кого-либо из них — переслать в Москву, тчк. Нр 1143/К. Председатель ЦИК Калинин. Народный комиссар по просвещению Луначарский.

Еще один документ, выданный в следующем году:

Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Кр. ССР

Совет Народных

Комиссаров

№ 1672

11 января 1922 г.

Крым. Симферополь.

Действительно

по 31 декабря 1922 г.

Настоящая грамота выдана литератору Сергееву-Ценскому в том, что он, Сергеев-Ценский, состоит под покровительством советской власти, органам которой предлагается оказывать ему всяческое содействие.

Квартира его по Горной улице в г. Алуште не подлежит реквизиции и уплотнению без специальной на то санкции Крымнаркомпроса, имущество его, в частности, книги не подлежат реквизиции.

Ему же предоставляется право пользоваться книгами из всех государственных учреждений, как-то: библиотек центропечати, Госиздата, клубов и т. д.

По делам, связанным с его профессией литератора, ему должно быть оказано содействие в отношении предоставления пропусков, средств передвижения и т. д.

Независимо от занимаемой должности он, Сергеев-Ценский, имеет право на получение академического пайка в размерах санаторного, с правом замены одного продукта другим, по месту его пребывания.

В случае возбуждения против него преследования, об этом должен быть немедленно поставлен в известность Крымнаркомпрос.

Основание: Постановление Президиума Революционного Комитета Крыма от 13 мая 1921 года.

Получив от советской власти не только охранные грамоты, но и огнестрельное оружие для самозащиты, Сергей Николаевич постепенно начал вводить свою жизнь в творческую колею.

С Россией и в России навсегда!

Это было непоколебимое решение писателя. И когда ему кое-кто из недругов указывал на пример Бунина, Куприна и некоторых других оказавшихся в эмиграции, он отвечал:

— Это их ошибка, их беда…

А время было голодное. Постоянно приходилось думать о куске хлеба. Из Лондона через официальные дипломатические каналы он получил приглашение Британской академии наук приехать в Англию на постоянное местожительство. Ему сулили богатство, славу и почести. Гарантировали обеспеченную жизнь, «свободу творчества» и все прочее. И опять-таки ссылались на примеры эмигрантов из числа деятелей культуры.