Иван Шевцов - Орел смотрит на солнце

Революция застала Сергеева-Ценского, как и многих представителей русской интеллигенции, врасплох. Он, жаждавший бури, которая бы развеяла насилие и гнет над трудовым народом, теперь, когда эта буря грянула, не распознал ее, растерялся и, в сущности, остался в стороне от небывалых по масштабам и следствиям всемирно-исторических событий. Прервав литературную работу в годы империалистической войны, он все еще не решался сесть за нее и теперь, когда в огне новой, уже гражданской войны трудовой народ отстаивал свою власть. И дело не в том, что Сергей Николаевич все еще продолжал держаться принципа: когда говорят пушки, музы должны молчать. Он не понимал, что за пушки теперь говорят, не знал, что это уже иные пушки.

Ценский не мог разобраться во всем происходящем вокруг него, особенно если учесть ту сложную и запутанную обстановку, которая складывалась в Крыму. Поэтому он ждал, пока все «отстоится» и «образуется».

Эта позиция «невмешательства» не могла не отразиться и на его творчестве первых лет советской власти.

В начале лета 1918 года из Екатеринослава в Алушту приехал отдыхать на свою дачку школьный товарищ Сергея Николаевича учитель рисования Михаил Иванович Сапожников, с женой, Ольгой Александровной, тоже учительницей, и двенадцатилетним сынишкой Леней. Вместе с ними приехала и подруга Ольги Александровны, недавно овдовевшая учительница Христина Михайловна Бунина с девятилетней дочкой Машей. Сапожниковы каждое лето проводили в Крыму, по соседству с Ценским. Сергей Николаевич всегда был рад их приезду: он искренне любил спокойного, фанатично преданного искусству и плохо разбирающегося в житейских делах Сапожникова и его бойкую, практичную в жизни супругу. За беседами с Михаилом Ивановичем Сергей Николаевич «отводил душу». Теперь только и разговоров было о трудностях жизни, о гражданской войне, о том, что же будет завтра. Судьба России волновала их одинаково, с той лишь разницей, что Сапожников больше всего беспокоился о русской культуре — не погибнет ли она в суровом вихре движения народных масс, ожесточенных войной и эксплуататорским гнетом, а Ценского интересовало главное — принесет ли новая власть простому народу нормальную человеческую жизнь.

Михаил Иванович не одобрял «молочную ферму», считал ее блажью, недостойной писателя.

— Вы писатель, и не ваше это дело ходить по кустам за коровами и губить свой талант, — говорил Сапожников. — Вы совершаете преступление: природа вас наградила талантом, следовательно, обязала вас творить для народа. Это ваш долг. А вы… «мо-ло-шник»… Нет, Сергей Николаевич, не смешно это, а грустно, даже очень грустно. Вы должны писать, писать и писать.

Ольга Александровна, как всегда, не соглашалась с мужем.

— Вы умница, Сергей Николаевич, — говорила она, — и ваша молочная ферма — чудесная выдумка по нашему голодному времени. И ныне голодающий народ вам скажет спасибо за кружку молока, а не за рассказ или роман, который вы для него напишете. Уверяю вас.

— Так пусть другие, а не он занимается снабжением госпиталей и приютов, — возражал супруге Михаил Иванович. — Например, вы, мадам, поскольку рассказов и романов писать вы не можете, а коров доить — это исстари ваше женское дело.

— Что ж, могу и я, — говорила Ольга Александровна. — И вот Христина Михайловна. Мы можем помочь Сергею Николаевичу содержать его ферму. Тем более что и мы нуждаемся в молоке, у нас есть дети, да и вы, сеньор, не откажетесь от божественного продукта.

И вот «компаньон» Сергея Николаевича стал пасти коров, учительницы доили их, у Сергея Николаевича появилось свободное время: он смог, после долгого перерыва, сесть за работу. Тогда, летом 1918 года, он и написал «Капитана Коняева», небольшую повесть, очень понравившуюся Максиму Горькому.

Сергей Николаевич обратил внимание на учительницу Бунину. Энергичная, красивая женщина, увлекавшаяся литературой и музыкой, заставила его всерьез подумать о семье. Она была моложе Сергея Николаевича на 14 лет. Ему нравилось в Христине Михайловне и то, как легко и уверенно чувствовала она себя в водовороте тяжелой, запутанной жизни.

Тревожное и голодное лето кончилось быстро. Сапожниковы и Бунины уехали в Екатеринослав. И Сергей Николаевич снова остался один со своей молочной фермой, которая ему опостылела. «Компаньон» его, продав на сторону тайно от Сергея Николаевича несколько коров, бесследно исчез. Сергей Николаевич был даже рад этому: мошенник и плут давно его раздражал. Шла осень, надо было запасаться кормами для коров на зиму. Ценский в хозяйственных делах разбирался плохо, да и не хотел ими заниматься. Проще пойти в сиротский приют и предложить ему забрать безвозмездно коров. Так Ценский и сделал. К подарку «молошника» в приюте отнеслись без особого энтузиазма: за коровами надо было ухаживать, — но все же взяли их, освободив Сергея Николаевича от обузы.

Двух коров он оставил себе, надеясь, что на будущее лето Сапожниковы снова приедут в Алушту, а с ними и Христина Михайловна с дочерью и что молоко будет совсем не лишним.

Отъезд Сапожниковых и Буниных на этот раз, к удивлению Сергея Николаевича, вывел его из обычного душевного равновесия. Пожалуй, впервые за всю жизнь свою он почувствовал себя обидно одиноким и не знал, как избавиться от внезапно охватившей его тоски. Сначала ему казалось, что такое состояние ненадолго, что скоро все уляжется. Но время шло, а тоска не кончалась.

Он ждал приезда Сапожниковых и Буниных. Ничего больше не писал.

Христина Михайловна с дочкой появилась в Алуште весной 1919 года, когда в Крым вошли части Красной Армии. Приехала без Сапожниковых. Сергей Николаевич был несказанно рад ее приезду и даже признался в этом, смущаясь, как юноша:

— А я вас ждал, Христина Михайловна. И знаете, даже двух коров оставил, так как есть у нас теперь совершенно нечего.

И он рассказал о ликвидации своей фермы.

— Правильно сделали, Сергей Николаевич, — одобрила Бунина. — И двух коров для вас многовато. Человек вы одинокий, много ли вам надо!

— Так я и для вас думал… и для Михал Иваныча, — преодолевая неловкость, признался Сергей Николаевич и счел нужным добавить: — Одиночество мое, я так думаю, не вечно. Пора с ним кончать.

Это прозвучало как давно и твердо решенное. Через несколько месяцев Крым был снова занят армией Врангеля, и Христина Михайловна не смогла выехать из Алушты. Трудные дни сблизили их. Осенью они поженились. Через 25 лет Ценский писал в своей автобиографии:

«Женитьба на Христине Михайловне была величайшей удачей в моей жизни. Женщина огромной энергии, Христина Михайловна прекрасно разбиралась в этой житейской путанице, которая царила тогда и после кругом и в какой я лично не способен был ничего понять. Взяв на себя все хозяйственные заботы, моя жена предоставила мне возможность писать, а это для меня, прирожденного писателя-художника, было самое важное».