Иван Шевцов - Орел смотрит на солнце

Война вызвала большие перемены в отношении Сыромолотова к живописи, к жизни. На искусство он стал смотреть глубже. Он стал понимать, что в искусстве, как и в жизни, главное — человек. «Если раньше, до войны, Сыромолотов, солнцепоклонник, неослабно наблюдал игру света и теней и чередование красочных пятен, то теперь, в первые дни уже начавшейся войны, он вглядывался в людей».

Первой из таких людей была Надя Невредимова. Однажды он спросил у нее: что, по ее мнению, значительнее — война или революция? И Надя ответила, что, конечно, революция, так как она способна прекратить на земле войны. Сыромолотов, ненавидящий войну больше всего на свете, начинает пристальней всматриваться в «лицо» революции. Неожиданно для себя он находит, что революция — это «внутренняя война», достойная кисти художника, потому что цели ее священны и велики, она может принести людям не страдания, а счастье. Надя для него была первым героем этой «внутреннёй войны», потому что «впереди рабочих шла у него на холсте Надя, которую он знал. Она не была рабочей, она только поверила в то, что должна принести себя в жертву идее освобождения рабочих масс от власти капиталистов».

Идеи революции постепенно вытесняют в нем мысль о бессилии искусства, о беспомощной толпе. Народ — сила, осознать это художнику помогает Надя, та самая, в которой — будущее России. Надя горячо говорит о народе, идущем сомкнутым строем к дворцу царей. «…Кто посмеет в него стрелять? А разве он сам не научился стрелять на фронте?.. Без оружия он будет? А почему же именно без оружия? Разве в девятьсот пятом году осенью в Москве, в декабре народ не стрелял? Отлично стрелял!»

Так поворачивается новой стороной сюжет картины «Демонстрация». То, что художнику война помешала найти в Крыму, он нашел в Петрограде. Картина, приобретая большую конкретность — действие ее переносилось к Зимнему дворцу, — получала более глубокое идейное звучание. «Где же, как не во дворце, решался вопрос о том, быть или не быть войне?» — говорит писатель. Значит, художник нашел виновника войны. Так пусть найдет и накажет его народ, многострадальный, измученный войной и нуждой.

«Название дворца-то какое, а? Зимний! Ведь это символ, ни больше, ни меньше! Замороженная Россия и Зимний!.. И картина моя будет называться теперь не какая-то там «Демонстрация», — че-пу-ха! А иначе, иначе… Вот как: «Атака на самодержавие»! А? Как вам кажется, Надя?»

От мирной «Демонстрации» к решительной «Атаке на самодержавие» — вот развитие творческой мысли художника. В картине должны действовать две силы: новая, будущая, утверждающая себя революционная Россия и старая, уходящая с исторической сцены николаевская монархия. Между ними непримиримое противоречие, столкновение не на жизнь, а на смерть. Первую силу символизирует народная масса, рабочие под красным знаменем. Символ второй — жандармы.

Сыромолотов искал такую «модель» долго, пока не вспомнил Дерябина, которого когда-то видел в Симферополе. Оказалось, что Дерябин «пошел в гору» и уже возглавляет столичную полицию. Дерябин согласился позировать художнику, да еще на коне. Он не знал, конечно, для какой картины он понадобился. Сыромолотов с натуры списал его. Но здесь мы видим Сыромолотова не слепым копиистом фактов, а настоящим творцом-реалистом, поборником яркого, сильного образа и глубокой идеи.

«А почему же вот это именно лицо? — рассуждает художник. — А почему вот эта фигура? Потому только, что под рукой не было более подходящих?.. А ты поищи-ка! Не будь свистуном, которому все равно, кого писать, лишь бы белых мест на холсте не оставалось. Встань-ка из-за мольберта да поищи хорошенько!.. Иванов для своего «Явления Христа народу» в Палестину поехал, а ты хотя бы около себя людей посмотрел… В конце концов это и называется искать…»

Сыромолотов «нашел» не только Дерябина, он нашел колоритные образы рабочих, при этом не воспользовался первыми попавшимися натурщиками, а поехал на завод, да еще на самый революционный, Путиловский, и познакомился с рабочими-большевиками Иваном Семеновичем, Катей и их товарищами. Знакомство это было полезным для художника не только тем, что он получил нужную ему для картины «модель». Но главное заключалось в том, что встречи и беседы Сыромолотова с революционными рабочими помогли ему лучше понять жизнь, происходящие события, то есть беседы и встречи оказались большой школой политического воспитания. Путиловцы естественно и просто вошли в его жизнь, стали вмешиваться в его творческий процесс, если можно считать таким вмешательством их дельные и мудрые советы, разговоры об искусстве, о роли художника в обществе. И Сыромолотов не воспринимал это как покушение на его «свободу творчества», которой он так дорожил и гордился. «Совершенно новым для него было это чувство ответственности, полной несвободы своей в той области, которая, казалось бы, навсегда, до самой смерти, представлялась ему заманчиво свободной».

И дальше читаем: «Странно было даже себе самому сознаться в том, что ему, художнику, столь всегда замкнутому, не противно это вмешательство «натуры» в то, что он делал. Напротив, он благодарно глядел на Ивана Семеновича, который выражал по-своему заботу о его детище, считая это детище в то же время как бы и своим тоже».

Только теперь, в Петрограде, Сыромолотов по-настоящему понял, что значит — искусство принадлежит народу. «За ваш труд кто может вам уплатить? — спрашивает его Иван Семенович и отвечает — Только единственно весь народ, когда он Зимний дворец опрокинет!»

А ведь совсем недавно, пытаясь заглянуть в будущее родного народа и увидеть в этом будущем свое место, Сыромолотов с беспокойством спрашивал друга своей молодости художника Левшина: нужно ли будет искусство обитателям хижин, которые разрушат дворцы? Теперь, мол, покупатели картин — «богатые люди, меценаты и прочие… Это — наши заказчики, наши работодатели, наши хозяева, одним словом. И вдруг, вообрази, переворот! Хозяева наши летят вверх тормашками, и воцаряется пролетариат… Кто нам тогда станет заказывать картины? Кому мы вообще будем тогда нужны? Вот на эти вопросы я хотел бы получить точные ответы, а?»

Левшин, променяв искусство на ремесло, на сходный заработок, став придворным художником, не мог, разумеется, дать ответа на вопрос Сыромолотова. Левшин шел в жизни и в искусстве иной, чем Сыромолотов, дорогой. И вот теперь, встретившись в Петрограде после долгой разлуки, они оказались чужими друг другу. Сыромолотов шел к революции вместе с новой Россией — Левшин оставался со старой Россией, равнодушный и глухой к новому. Таким образом, он тоже был в числе «обреченных на гибель».

Сыромолотов идет в революцию по убеждению, чтобы служить народу и Родине, преображаемой такими людьми, как Иван Семенович, Катя, Коля Худолей, Матийцев-Даутов, Ливенцев, людьми, идущими за величайшим человеком эпохи — Лениным. «Новая жизнь в России должна появиться после гигантского взрыва, как дело рук искуснейшего в этой области творца… Кто будет этот творец, не можешь ли ты назвать? — спрашивает Сыромолотов свою молодую жену Надю Невредимову, и та отвечает: