Иван Шевцов - Орел смотрит на солнце

И писать все больше и больше приходилось «на ощупь». Нередко строка наползала на строку, машинистке становилось все труднее разбирать его рукопись. Наконец к нему приехал знаменитый окулист, ученик Филатова. Осмотрел и сказал, что нужно делать операцию. Сергей Николаевич согласился. Операцию назначили на весну 1958 года. Осенью 1957 года он писал мне: «Пишу сейчас роман «Весна в Крыму», но едва ли машинистки разберут что-нибудь у меня и перестукают его. Кажется, придется отложить его до лета 58 г., когда буду видеть, как говорят окулисты, на 50 %. (Теперь вижу только на 15 %)».

Пятнадцать процентов зрения! И он продолжал писать. Какую же надо было иметь силу воли и жажду к творчеству, к неутомимому труду!

Зимой 1957 года свирепствовал грипп. Сергей Николаевич слег в постель, притом серьезно. Открылось кровотечение из носа — результат гнездившейся там злокачественной опухоли. 12 марта в Симферополе Сергею Николаевичу была сделана неудачная операция в правой полости носа. Кровью залило легкие. В результате — двухстороннее воспаление легких и сердечная недостаточность, которую устранили лишь прилетевшие из Москвы профессора. В мае 1958 года в тетради появилась запись: «Конечно, надо писать не стихи, а три статьи о трех великих поэтах; но для этога надо сидеть, а не лежать». И все-таки лежа он продолжал писать и стихи и статьи о Пушкине, Лермонтове, Гоголе («Лирика Пушкина», «Лермонтов как певец Кавказа» и «Талант и гений»).

Лето Сергей Николаевич провел в Москве, в больнице. Состояние его было тяжелым. Стоически он переносил боль и в больничной палате не расставался с толстой тетрадью — «Дневником поэта». Каждый день там появлялись новые записи. При встречах он всегда много шутил, старался не подавать виду, что ему трудно.

Однажды я принес ему в больницу несколько экземпляров только что вышедшей в «Огоньке» книжки его стихов «Родная земля». Сергей Николаевич очень обрадовался. Посмотрел тираж — 150 тысяч экземпляров, — спросил:

— Как вы думаете, разойдется?

Через неделю эту книжку нельзя было достать в киосках — разошлась.

Осенью он вернулся в Крым. И едва лишь почувствовал себя лучше, сразу же, открыв новую чистую тетрадь, сделал бодрую надпись: «И снова труд!» Это была радость человека, возвратившегося к жизни, стосковавшегося по любимому делу, от которого его оторвал недуг. Совсем недавно, после тяжелой операции, он записал в тетрадь: «Жизнь под руку меня толкнула». Он тогда еще не думал, что толчок был катастрофическим. Он продолжал работать над романом «Весна в Крыму».

Погода стояла теплая, мягкая. Он иногда выходил в сад, гулял по аллеям. Тихими вечерами, когда солнце пряталось за горы и затененная часть Кастеля становилась чернильно-синей, а освещенная сбоку гора Екатерина — золотисто-янтарной, он садился на свою скамейку и, повернувшись лицом к морю, слушал. Глаза его, когда-то необыкновенно зоркие, уже плохо различали краски. Снизу, из дома отдыха, доносились песни, передаваемые радиоузлом. «Среди долины ровный»… Это была его любимая. Сидел как завороженный. Песня воскрешала в памяти сердца далекие годы… «Стоит, растет высокий дуб в могучей красоте…»

— Вы слышите, — сказал он подошедшему секретарю своему, Валентину Козлову, — живет песня. Долго живет. А знаете, кто автор слов? Мерзляков, третьестепенный поэт был… «Все други, все приятели до черного лишь дня». Как вы, Валя, находите — глубоко ведь? До черного лишь дня. Философски глубоко!.. Поэта уже давно нет, а песня живет…

А в это время уже звучали, переливаясь, «Подмосковные вечера» Соловьева-Седого. Козлов сказал:

— А вот и современная, Сергей Николаевич.

Ценский прислушался, молчал минуты две, затем довольно заметил:

— Что ж, приятная мелодия. Вот только слов не могу разобрать, сливаются… Я знаю, есть много хороших и современных песен. Не все же «мишки».

Потом у Сергеева-Ценского были специальные корреспонденты газеты «Литература и жизнь». Говорили о предстоящем учредительном съезде писателей РСФСР. Просили его выступить со статьей. Несмотря на плохое самочувствие, он согласился. Статья была опубликована за две недели до смерти — лебединая песнь Сергея Николаевича. Она называлась «Жизнь писателя должна быть подвигом». Ее нельзя читать без волнения.

«Когда я гляжу на снежные шапки Крымских гор, то мне видится вся наша обетованная прекрасная Родина, дороже и родней которой для нас нет ничего на свете. Так же, как эти горные вершины, возвышаешься ты, наша мать Россия, над материками и континентами!..»

О чем дальше повел разговор великий русский писатель? О родной русской речи. «От колыбели, через всю жизнь проносим мы певучее, сверкающее самоцветами русское слово. Разве могут стереться и устареть слова, написанные нашими классиками… Ведь эти слова изваяны из мрамора, отлиты из бронзы. Они — навеки!»

И его слова, Сергеева-Ценского, тоже изваяны в мраморе и отлиты из бронзы. Они тоже навеки. Пусть сегодня еще не так много людей, знакомых с произведениями Сергеева-Ценского. Завтра их будет вдвое больше, послезавтра — вчетверо. Ценский только начинается.

Вслушайтесь в его мудрые советы, молодые писатели, прочтите внимательно все его произведения, и вы увидите, что Ценский — это замечательная школа для каждого, кто хочет быть художником слова. Это он, как учитель и друг, говорит о тяжелой и благодарной должности писателя:

«Русское слово! Как радостно бывает на душе, когда в книгах находишь у наших писателей замашистое, кипящее и животрепещущее русское слово. У кого из наших современников мы его чаще всего встречаем? Я думаю, что со мною согласятся миллионы читателей, когда я назову дорогое всем нам имя Михаила Шолохова! В его произведениях мы видим алмазные россыпи русской речи. Не в словарях отысканное, не из запыленных фолиантов утащенное, а взятое писателем у самого хозяина языка — у народа — вот какое это слово!

С молоком матери впитал писатель приемы народного творчества и перенес их в русскую художественную речь. Потому так и поражают они своею смелостью и художественной силой… И потому, когда молодые люди спрашивают меня, как стать писателем, я отвечаю: — Идите в жизнь, слушайте народную речь и постарайтесь запечатлеть ее в своих книгах! Если вам удастся это сделать, то вы станете художниками, проникающими в душу народную. А это единственное, ради чего стоит посвятить свою жизнь литературному труду».

Это он, никогда ни к чему не знавший равнодушия, влюбленный в свой народ и его бессмертную литературу и искусство, говорит с болью сердца в свой последний час:

«Огорчительным представляется мне, что в последнее время появляется у нас много книг, написанных как бы на родном языке, но на самом деле напоминающих дурные кальки с иноземной речи. Кому нужны эти жалкие подделки под русскую литературу? Разве они могут научить молодежь языку наших дедов и прадедов, который они пронесли через многие столетия пылающим, как факел?»